Анализ четвёртого действия драмы А.М. Горького «На дне».

Братцева Людмила Александровна, учитель русского языка и литературы

Работа над сложным драматургическим произведением всегда проблематична для учителя и учащихся. Пьеса А.М. Горького “На дне” в этом смысле – одно из самых серьёзных произведений школьной программы.

И полифонизм звучания, и философская проблематика, и почти полное отсутствие сюжета (в привычном для школьника понимании) делают изучение произведения затруднительным. Это одна сторона вопроса. Другая сторона его в том, что очень часто разговор на уроке сосредоточивается вокруг спора о правде и лжи, жалости и сострадании. Безусловно, эти вопросы следует обсуждать, но не менее важно говорить об общем звучании пьесы, об отношении автора к героям и к Человеку. Думаю, что необходимо поддерживать некую интригу, возбуждая интерес к анализу серьёзных проблем, решаемых автором в драме. Одной из таких интриг может быть заявление учителя о том, что А.П.Чехов считал последнее действие пьесы чуть ли не лишним. В свете этого заявления можно начинать анализ четвёртого действия. Интересно сравнить ремарки к первому и последнему действиям пьесы.

Для этого зададимся вопросом: какие детали в ремарках бросаются в глаза уже при первом чтении?

Ремарка к первому действию	Ремарка к четвёртому действию
… угол занят перегороженной тонкимипереборками комнатой Пепла…,между печью и дверью у стены – широкая кровать, закрытая грязным ситцевым пологом. … перед наковальней сидит Клещ, примеривая ключи к старым замкам. Посреди ночлежки – большой стол, две скамьи, табурет, все - некрашеное, грязное. Свет - от зрителя и, сверху вниз – из квадратного окна с правой стороны. Начало весны. Утро.	Обстановка первого акта. Но комнаты Пепла нет – переборки сломаны. За столом сидит Клещ, он чинит гармонию, порой пробуя лады. На другом конце стола – Сатин, Барон и Настя. Перед ними бутылка водки и три бутылки пива, большой ломоть чёрного хлеба. Сцена освещена лампой, стоящей посреди стола. Ночь. На дворе – ветер.

 Комментируя детали двух ремарок, обнаруживаем, что заявление автора: “Обстановка первого акта” не совсем соответствует той картине, которая нарисована. Прежде всего, стоит отметить, что исчезли перегородки, разделяющие не только зоны обитания ночлежников, но, скорее всего, исчезли те преграды, которые не позволяли обитателям ночлежки услышать и понять друг друга. ( Вспомним начало первого действия – настоящий разговор глухих, в котором нет ни общей темы, ни общих позиций, ни понимания человека, ни интереса к чужим словам).

Рассматривая деятельность Клеща, нельзя не обратить внимания на то, что в первом действии он “скрипит” и в прямом и в переносном смысле: чинит ключи, стучит по наковальне, произносит странные для человека слова: “Эти? Какие они люди? Рвань, золотая рота…люди! Я – рабочий человек… мне глядеть на них стыдно…Ты думаешь, я не вырвусь отсюда? Вылезу… кожу сдеру, а вылезу… Вот погоди… умрёт жена…”

С одной стороны, в этих словах – полное презрение к тем, кто живёт рядом, с другой – страшное в своём цинизме признание ожидания смерти близкого человека. Нет в этих словах ни жалости, ни сострадания, ни любви – ничего из того, что составляет сущность человека.

Теперь перед зрителем (читателем) другой Клещ. Он чинит гармонию. Да, конечно, на этой сломанной гармонии нельзя ещё исполнять прекрасные мелодии. Но стремления Клеща очевидны. Вспомним о том, что гармония - это не только название музыкального инструмента (хотя в контексте пьесы применимо только это значение); гармония – это ещё и созвучие, соразмерность. Если бы драматург не желал обратить внимание читателя на это обстоятельство, он сказал бы “Клещ чинит гармошку”.

Следующие детали подтверждают наши предположения: перед нами иная обстановка, иные люди, иные отношения. Если в ремарке к первому действию подчёркнута разобщенность, то теперь подчёркивается общность обитателей ночлежки: они сидят за одним столом, объединены общим застольем, общим светом (лампа посреди стола), и, как узнаем позже, общим разговором.

Интересна такая деталь, как “ ветер”. Что это может быть за ветер? Ветер перемен? Ветер в голове? Ветер как природное явление? Над этими вопросами можно думать. Очевидно то, что и эта деталь дана намеренно, т.к. она дополняет картину: несмотря ни на какие ужасы

(“ночь”, “ветер”) люди вместе там, где светло, тепло, где есть общие интересы.

Звучание ремарки не противоречит тому, что видит, ощущает читатель с первых реплик четвёртого действия: перед нами не только люди, живущие в одном месте, объединённые общими бедами, общими воспоминаниями, перед нами люди, умеющие, оставаясь самими собой, оценивать человека по одним и тем же критериям. С первых строк четвёртого действия мы слышим разговор о Луке и его деятельности.

Н а с т я. Хороший был старичок!..

С а т и н. Любопытный старикан…да!

С а т и н. И вообще… для многих был… как мякиш для беззубых…

Б а р о н. (Смеясь) Как пластырь для нарывов…

К л е щ. Он… жалостливый был.

Т а т а р и н. Старик хорош был…закон душе имел.

Это не просто реплики “по поводу”, это оценки Луки. Близость позиций героев очевидна.

Становится очевидным и то, что принципы, которые как будто бы к слову проговаривал Лука, приняты не только Сатиным, но и другими героями, даже теми, кто, казалось бы, не прислушивался к страннику (Например, Бароном, Татарином).

Кульминацией первой сцены IV действия становится “бунт” ночлежников. Этот бунт спровоцирован словами Татарина: “…ваш Коран должна быть закон. Душа – должен быть Коран…да!” и ответом Сатина: “Ну да…пришло время и дало “Уложение о наказаниях”…Крепкий закон…не скоро износишь!”

Обратившись к БСЭ, выясняем, что представляло собой “Уложение о наказаниях”:

“Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845—85, кодификация уголовного права дореволюционной России. Служила орудием подавления революционного движения, охраны привилегий господствующих классов и защиты помещичьей и капиталистической собственности. 9 разделов из 12 Уложения 1845 были посвящены охране общественно-политического строя. 1 раздел содержал статьи общей части уголовного права. Все уголовные правонарушения подразделялись на преступления и проступки. Карательная система отличалась крайней суровостью. Наказания подразделялись на 2 основных разряда [уголовные — соединённые с лишением прав состояния (смертная казнь, ссылка на каторжные работы, на поселение) и исправительные (отдача в арестантские роты, заключение в тюрьму и др.), 11 родов и 35 ступеней. Отдельно предусматривались наказания для лиц, принадлежащих к сословиям, изъятым от телесных наказаний (дворяне, купцы 1-й и 2-й гильдий и др.), и для всех прочих лиц, к которым применялось битьё розгами, плетьми и т.п. Статьи о государственных преступлениях (раздел 3) предусматривали наказания в виде лишения всех прав состояния и, кроме того, смертную казнь, ссылку на каторжные работы (пожизненно или сроком на 20 лет) и др.”

Именно упоминание об “Уложении…” в противовес “закону души” заставляет Настю неистовствовать: “Уйду… пойду куда-нибудь… на край света!” С Настей солидарен Актёр: “Невежды! Дикари! Мель-по-ме-на! Люди без сердца!”

Интересно не только то, что Настя и Актёр – самые романтичные и неконфликтные герои бунтуют первыми, но и то, как этот бунт протекает.

Если у Насти нет никаких разумных объяснений своим поступкам, есть только желание уйти от того, что “опротивело”, если она задается вопросом: “ И чего… зачем я живу здесь… с вами?”, то Актёр только на первый взгляд непоследователен в своих мыслях и словах. На самом деле его речь чрезвычайно интересна своим подтекстом. Вспомним почти молниеносную перепалку Актёра, Барона и Сатина:

А к т ё р. Да! Он - уйдёт! Он уйдёт…увидите!

Б а р о н. Кто – он, сэр?

А к т ё р. Я!

Б а р о н. Mersi, служитель богини…как её? Богиня драм, трагедии… как её звали?

С а т и н. Лахеза…Гера…Афродита, Атропа… чёрт их разберёт!...

А к т ё р. Невежды! Дикари! Мель-по-ме-на! Люди без сердца! Вы увидите – он уйдёт! “Обжирайтесь, мрачные умы”… стихотворение Беранжера…да! Он найдёт себе место…где нет…нет…

Б а р о н. Ничего нет, сэр?

А к т ё р. Да! Ничего! “Яма эта…будет мне могилой…умираю немощный и хилый”. Зачем вы живёте? Зачем?

Проанализируем интереснейшую особенность речи Актёра в этом эпизоде. В репликах героя постоянно звучат два местоимения – ОН и Я, причём Актёр и от первого, и от третьего лица говорит о себе.Вместе с учениками подумаем, почему человек так странно говорит о себе?

Наиболее вероятный ответ, рождающийся в первые секунды обсуждения, таков: на почве постоянного пьянства у Актёра наступает раздвоение личности. Напомним учащимся о том, что мы не специалисты в области психиатрии, поэтому ставить такой диагноз не имеем права. Иное дело, если мы постараемся понять человека, понять его слова. Решая этот непростой вопрос, обращаемся к размышлениям о том, что есть Человек? Какова его сущность? Каждый понимает, что в Человеке соединены два начала – физическое и духовное. А если это так, то почему бы не предположить, что Актёр говорит то от лица своей физической сущности (Я), то лица духовной составляющей (ОН).

Аргументируя эту мысль, обратим внимание на то, в каком контексте звучат местоимения Я и ОН: “Яма эта…будет мне могилой…умираю немощный и хилый”. Немощен и хил сегодняшний Актёр - спившийся, безвольный человек. Не раз мы слышали от героя слова о его болезнях, о его бессилии. Совершенно иначе ведёт себя ОН – свободный творческий ДУХ. Именно истерзанная Душа Актёра, возмущённая невежеством, бесчеловечностью, отсутствием любви, вопиет: “Невежды! Дикари!.. Люди без сердца!” Обращаясь к этим людям, сам Дух уверяет: “Вы увидите – он уйдёт”. Цитируемое Актёром стихотворение Беранже, тоже подтверждает наши предположения.

Обжирайтесь, мрачные умы.
Блага жизни с вами делим мы!
Вам – хандра и тонкие обеды,
Нам – любовь и разума победы,
И простой обед, где за столом
Остроумье искрится с вином,
И желудок сердцу не помеха.
Ах! Уж если лопнуть, так от смеха.
Лопнуть, так от смеха!

У любимого Актёром поэта, произведения которого он не раз цитировал, чётко разведены “господа гастрономы” и люди, живущие сердцем: любовью, надеждой, весельем, люди, для которых жизнь Души превыше земных благ, превыше служения Мамоне.

Комментируя прочитанное у Беранже, подскажем своим ученикам, что Мамона – это бог богатства и наживы у древних сирийцев; а упоминаемые всуе Сатиным Лахезис и Атропос – в религиозных представлениях древних греков богини судьбы; Гера – царица богов, жена Зевса; Афродита – богиня любви и красоты, а Мельпомена - муза, покровительствующая трагедии.

“Расшифровывая” теперь спор Актёра и Сатина, мы видим, что Актёр, действительно, противопоставляет и Сатину, и Барону свою выстраданную позицию: в мире, где не признаны любвовь и красота, где нет почитания судьбы, где нет места духовной составляющей, живёт Мельпомена, муза трагедии, именно она “ведёт” Душу Актёра туда, где, по словам Барона “ничего нет”. На первый взгляд, Актёр соглашается с Бароном: “Он найдёт себе место…где нет…нет…” Но это только на первый взгляд. Фигуры умолчания говорят о том, что за ними – невысказанная боль, недосказанные слова. Зачем их произносить в обществе дикарей и невежд? Всё уже сказано в стихотворении Беранже. В том мире, куда уйдёт ОН, нет ни боли, ни страдания, ни ненависти, ни непонимания, ни нелюбви.

Бунт Насти и Актёра удивительным образом завершает Сатин: “Пускай кричат…разбивают себе головы…пускай! Смысл тут есть! …Не мешай человеку, как говорил старик…”.

Подводя первые итоги увиденному и прочувствованному, приходим к выводу о том, что принципы, сформулированные Лукой: “ постарайся понять человека”, “ не мешай человеку” теперь воплощаются в жизнь, и главным их проводником является Сатин, не случайно он произносит монолог, ключевой фразой которого становится фраза: “ Человек – вот правда”. Сатин понял, что есть правда самого Человека. И действительно, разве только то правда, что Настя – уличная девица и выдумщица, живущая в абсолютно нереальном мире? Разве только то правда, что Актёр – пьяница? А разве не такой же правдой является то, что у Актёра тонкая, ранимая, добрая, страдающая душа; а разве не правда то, что Настя стремится к любви и красоте? Внешнее представление о человеке, которое принято считать истиной, очень часто не совпадает с истинной сущностью Человека, внутренней его сущностью, именно об этом и заявляет Сатин в своём монологе.

Следующий эпизод IV действия открывается неожиданными воспоминаниями Сатина о беседах с Лукой. Сатин говорит “усмехаясь”, “стараясь говорить голосом Луки и подражая его манерам”. В этот момент он очень напоминает Луку. А что же остальные? Драматург даёт исчерпывающую картину в ремарке: “ Настя упорно смотрит в лицо Сатина. Клещ перестаёт работать над гармонией и тоже слушает, Барон, низко наклонив голову, тихо бьёт пальцами по столу. Актёр, высунувшись с печи, хочет осторожно слезть на нары”. Сатин цитирует Луку: “Все, милачок, все, как есть, для лучшего живут! Потому-то всякого человека и уважать надо… неизвестно ведь нам, кто он такой, зачем родился и чего сделать может… может, он родился-то на счастье нам… для большой нам пользы?”

Сформулирован третий принцип отношения к человеку, третий принцип жизни “от Луки”. Этот принцип всегда нарушал Барон (издеваясь над Настей, обижая своими словами Луку, ставя себя выше всех остальных людей). Теперь, демонстрируя своё полное согласие с Лукой, как бы в отместку и за себя, и за Луку, и за всех, кого Барон обидел своим неуважением, Настя с озорным наслаждением, с тонкой издёвкой смеётся над Бароном, отрицая всё, что было в его жизни и о чём Барон, впервые задумавшись, с грустью вспоминает.

Б а р о н. Мм-да… Для лучшего? Это…напоминает наше семейство…Старая фамилия…времён Екатерины…дворяне…вояки! Выходцы из Франции…Служили, поднимались всё выше и выше…

Н а с т я. Врёшь! Не было этого!

Б а р о н.( вскакивая) Что-о? Н-ну…дальше?!

Н а с т я. Не было этого!

Б а р о н.( кричит) Дом в Москве! Дом в Петербурге! Кареты…кареты с гербами!

Н а с т я.. Не было!

Б а р о н. Цыц! Я говорю…десятки лакеев!

Н а с т я.. ( с наслаждением) Н-не было!

Б а р о н. Убью!

Н а с т я..( приготовляясь бежать) Не было карет!

Своеобразная рокировка – Настя на месте Барона, Барон на месте Насти - могла бы завершиться полной победой “сбесившейся” (по словам Барона) Насти, которая, торжествуя, заявляет: “ А-а, взвыл? Понял, каково человеку, когда ему не верят?” Однако драматург и второй кульминационный момент доверяет завершить Сатину. Обращаясь к Барону, Сатин говорит:

“ Брось! Не тронь…Не обижай человека! У меня из головы вон не идёт …этот старик! (Хохочет) Не обижай человека!...” Над кем смеётся Сатин? Уж не над собой ли? Не над тем ли, что он сейчас, как Лука, лукавит, как Лука, учит Барона тому, в чём сам не уверен. ( “Не обижай человека! А если меня однажды обидели и – на всю жизнь сразу! Как быть? Простить? Ничего. Никому…”) За словами Сатина и за фигурой умолчания не только двойственность его позиции, не только сомнения, не только попытка продолжить спор с уже отсутствующим Лукой, но и волнение, и прямое указание на то обстоятельство, что и четвёртый принцип жизни, сформулированный Лукой, нашёл отклик в душе Сатина.

Прозвучали из уст Сатина те принципы, которые по ходу действия формулировал Лука. Логично предположить, что эта своеобразная концентрация слов Луки в пределах одного действия была необходима автору для того, чтобы показать, оказались ли действенными слова старца.(?)

Первым откликается Клещ. Отвечая на вопрос Сатина, Клещ говорит: “ Ничего…Везде – люди…Сначала - не видишь этого… потом – поглядишь, окажется, все люди…ничего!”. В памяти читателя (зрителя) совсем другие слова Клеща: “Эти? Какие они люди? Рвань, золотая рота…люди! Я – рабочий человек… мне глядеть на них стыдно…”

Вслед за Клещом формулирует свою позицию Сатин. Он произносит монолог, смысл которого можно понять по ключевым предложениям:

1. “Человек может верить и не верить…это его дело! Человек – свободен… он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за всё платит сам, и потому он – свободен”.
2. ” Человек – вот правда!”
3. ”Всё – в человеке, всё для человека! Существует только человек, всё же остальное – дело его рук и его мозга! Чело-век! Это – великолепно! Это звучит гордо!”
4. “Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть…не унижать его жалостью…уважать надо!
5. ”Работать? Для чего? Чтобы быть сытым?...Человек – выше! Человек – выше сытости!”

И всё происходящее, и слова Сатина находит отклик в душе Барона, который впервые задумывается над вопросом: “А…ведь зачем-нибудь я родился…а?

Именно в этот момент с Актёром происходит нечто странное: он просит Татарина: “За меня…помолись …”, “Помолись…за меня!”; (“Быстро слезает с печи, подходит к столу, дрожащей рукой наливает водки,пьёт и – почти бежит – в сени”). И здесь мы слышим последнее слово Актёра – “Ушёл!”

Появившийся Бубнов по-новому предстаёт перед изумлённым читателем, заявляя в порыве любви и доброты: “ Кабы я был богатый…,я бы бесплатный трактир устроил! Ей-богу! С музыкой и чтобы хор певцов… Приходи. Пей, ешь, слушай песни…отводи душу. Бедняк-человек…айда ко мне в бесплатный трактир!”

Изменения в людях, в их отношении к другим, к жизни, к себе неоспоримы. Обстановка в ночлежке преображается, и вот уже вместо перебранок, вместо разрозненного гула голосов звучит песня, Пусть нестройно, пусть несмело, пусть слова её безрадостны: “Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно… ”, но она звучит под аккомпанемент гармонии, отлаженной Клещом. И именно в этот момент, когда, казалось бы, всё стало налаживаться, открывается дверь и Барон, стоя на пороге, кричит: “На пустыре…там…Актёр удавился!”

Можно ли расценить этот финал как трагический? Думается, что однозначного ответа на этот вопрос нет. С одной стороны, смерть Актёра – трагедия, с другой, если расценивать её так, как говорил сам Актёр, это освобождение Духа, Души. (Заметим такую деталь как пустырь – пустое место, свободное пространство, ничем не ограниченное, запущенное. Двойственность восприятия усиливается). (Вспомним смерть Анны – освобождение от страданий).

Не может не заинтересовать и отклик на это страшное известие. Первой реагирует Настя. Она “медленно, широко раскрыв глаза, идёт к столу”. Что движет Настей? Страх? Горечь? Изумление решимостью Актёра, сумевшего порвать с тем, что его угнетало? Сила духа Актёра?

В широко раскрытых глазах Насти можно прочитать многое.

Совершенно иначе реагирует на сообщение Барона Сатин: “Эх… испортил песню…дур-рак”.

Как долго длится молчание после горестного вздоха Сатина? (Заметим, что это именно тот Сатин, который уверял:, что человека надо “не жалеть.., не унижать его жалостью. Откуда же теперь это горестное “Эх…”?)

Вторая часть реплики – “испортил песню”- тоже неоднозначна. О какой песне речь? О той, что поют ночлежники? Возможно. А отчего не предположить, что речь о той песне жизни, которая услышана Сатиным и могла бы зазвучать для Актёра, если бы он нашёл силы услышать её?

К кому обращена третья часть последней фразы Сатина? Кого Сатин, заикаясь, называет дураком? Актёра, прервавшего песню жизни? Барона, вторгшегося со страшной вестью? А, может быть, себя, за то, что не остановил Актёра, хотя кричал ему вслед: “ Эй ты, сикамбр! Куда?” И здесь нет однозначности.

Финал пьесы не ставит точки в решении проблем. Очевидно только то, что IV действие драмы “На дне” не может быть названо лишним, оно пронизано новыми мыслями, оно представляет новые черты, казалось бы, знакомых героев, новые вопросы.

Лука ушёл, но остались люди, которым предстоит строить свою жизнь в соответствии со своими представлениями, своей верой, своими принципами. Что ждёт их в этой жизни? Что увидели они “на дне”? И на эти вопросы мы не найдём однозначно скучного, нравоучительного ответа. Почему? Потому что для одного “дно” - это сама обстановка ночлежки, а для другого - это та бесконечная глубина души, куда удалось заглянуть не только героям Горького, но и читателям; для одного понятием “дна” связано с представлением о смерти, о безвыходности, а для другого то же понятие – символ чистоты, первозданности, начала, символ зарождения жизни.

Удивительно, на наш взгляд, схвачены эти разнообразные проявления жизни К.С.Станиславским, который представлял себе заключительный момент пьесы следующим образом: “Пауза. Сцена пуста. Вдали только собака завывает, да, может быть, опять кричит проснувшийся ребёнок, или ударили к утрени, и в комнате начинает распространяться свет нового дня”. Каким-то он будет? Решать Че-ло-ве-ку!