ГУМИЛЕВ. Практикум (вопросы и задания)

НИКОЛАЙ СТЕПАНОВИЧ ГУМИЛЕВ

(1886—1921)

      Поэт, переводчик, критик, один из основателей и крупнейших представителей поэтического направления, названного акмеизмом. «Зыбкости слова», что была свойственна стихам символистов, акмеисты противопоставляли их (слов) устойчивое содержание — предметность, вещность, стремление вернуться к земному источнику поэтических ценностей, к отражению в поэзии трехмерного мира.

Для Гумилева акмеизм открывал возможность выйти от изрядно обветшалой романтики книжного толка, которой он отдал изрядную дань в стихах, собранных в его первых книгах («Путь конквистадоров», 1905; «Романтические цветы», 1908), к действительности. Но отнюдь не к повседневной, обыденной — в мире, который открывался в его стихах, действительность представала в существенно обновленном виде: крупные характеры, предельно напряженное действие, накаленные страсти, яркие краски. Это стихи, где господствует волевое начало, мужественный романтизм, героический пафос, благодаря которому границы жизни раздвигаются за «скудные пределы естества»: не случайно так влечет поэта экзотика дальних стран (прежде всего Африка, где он побывал — и отнюдь не туристом — не раз), где необычная, избыточная красочность находит объективное, зримое воплощение. По мере своего творческого развития Гумилев все более настойчиво утверждал мысль о том, что искусство призвано участвовать в творчестве бытия, а не обслуживать обыденные потребности времени. Отсюда — строгая, торжественная тональность его стихов, собранных в последних — лучших — книгах поэта («Шатер», 1921 и «Огненный столп», 1921). Вместе с тем стихи эти позволяют говорить о приходящей к поэту раскованности, пронзительной исповедальности (лиричности) тона, которой прежде часто недоставало его чуть холодноватым — всегда мастерски сделанным, отточенным — стихам. Но пора наивысшего расцвета поэтического дарования Гумилева была 3 августа 1921 года неожиданно — жестоко — оборвана арестом по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре. Следствие было недолгим: 24 августа поэту был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение на следующий же день. Нелепость обвинения, которое обрекло поэта на гибель, была установлена впоследствии, послужив основанием для его реабилитации 20 сентября 1991 г.

      «...Начиная с „Пути конквистадоров“ и кончая последними стихами, еще не напечатанными, я стараюсь расширять мир моих образов и в то же время конкретизировать его, делая его таким образом все более и более похожим на действительность. Но я совершаю этот путь медленно, боясь расплескать тот запас гармоний и эстетической уверенности, который так доступен, когда имеешь дело с мирами воображаемыми и которому так мало (по-видимому) места в действительности».

Из письма Н. Гумилева В. Брюсову от 9 июля 1910 г.

      «...Чтобы быть достойным своего имени, стихотворение должно быть вызванным к жизни не „пленной мысли раздражением“, а внутренней необходимостью, которая дает ему душу живую — темперамент. Кроме того, оно должно быть безукоризненно даже до неправильности. Потому что индивидуальность стихотворению придают только сознательные отступления от общепринятого правила, причем они любят рядиться в бессознательные. <...>
      Одним словом, стихотворение должно являться слепком прекрасного человеческого тела, этой высшей ступени представляемого совершенства: недаром ж люди даже Господа Бога создали по своему образу и подобию. Такое стихотворение самоценно, оно имеет право существовать во что бы то ни стало».

Н. Гумилев. Жизнь стиха, 1910

      «...Н. Гумилев и некоторые другие „акмеисты“, несомненно даровитые, топят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма; они спят непробудным сном без сновидений; они не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще; в своей поэзии (а следовательно, и в себе самих) они замалчивают самое главное, единственно ценное — душу».

А. Блок. «Без божества, без вдохновенья...» (Цех акмеистов), 1921

      Гумилев «писал стихи, насыщенные терпкой прелестью, обвеянные ароматами высоких гор, жарких пустынь, дальних морей и редких цветов, прекрасные, полнозвучные, упругие стихи, в которых краткая и емкая форма вмещает гораздо больше, чем сказано. Странствующий рыцарь, аристократический бродяга, — он был влюблен во все эпохи, страны, профессии и положения, где человеческая душа расцветает в дерзкой героической красоте. Когда читаешь его стихи, то думаешь, что они писались с блестящими глазами, с холодом в волосах и с гордой и нежной улыбкой на устах. А потом их равнодушно отдали в печать и высокомерным молчанием встретили чужое навязчивое суждение. Единственная награда заключена была в самом трепете творчества».

А. Куприн. Крылатая душа, 1921

      «Гумилев твердо считал, что право называться поэтом принадлежит тому, кто не только в стихах, но и в жизни всегда стремился быть лучшим, первым, идущим впереди остальных. Быть поэтом, по его понятиям, достоин только тот, кто яснее других сознавая человеческие слабости, эгоизм, ничтожество, страх смерти, на личном примере, в главном и в мелочах, силой воли преодолевает „ветхого Адама“. <...> Мечтательный, грустный лирик, он стремился вернуть поэзии ее прежнее значение, рискнул сорвать свой чистый, подлинный, но негромкий голос, выбирал сложные формы, „грозовые слова“, брался за трудные эпические темы. Девиз Гумилева в жизни и в поэзии был: „Всегда линия наибольшего сопротивления“. Это мировоззрение делало его в современном ему литературном кругу одиноким, хотя окруженным поклонниками и подражателями, признанным мэтром и все-таки непонятым поэтом».

Г. Иванов. Петербургские зимы, 1928

      «Романтическая мужественность в сочетании с четкостью взгляда и упругостью ритма заметно выделяли Гумилева в современной ему поэзии как художника силы, воли и надежды. Его внутренняя романтическая трагедийность до поры до времени оставалась никем не понятой или же воспринималась как дань традиционной „поэтической меланхолии“. <...> Между тем мир в представлении Гумилева был ареной борьбы и риска, постоянного напряжения сил подчас на самой кромке жизни и смерти. Отсюда — столь характерный для Гумилева культ риска, отваги, личной мужественности и бесстрашия. Пушкинское „есть упоение в бою“ было ему свойственно в высшей степени, нередко заслоняя все другие соблазны и радости жизни. Африка была им страстно любима не только из-за экзотичности пейзажа и обычаев, но и как „идеальная“ страна риска и приключений».

А. Павловский. Николай Гумилев, 1988

Задание 1

      1. Каковы образные средства выражения в поэзии Гумилева волевого, мужественного начала?
      2. Почему столь значительное место занимает в судьбе и поэзии Гумилева Африка?
      3. Выделите и охарактеризуйте приметы романтического стиля в стихах.

      «Николай Гумилев (печатается третий сборник его стихов), кажется, чувствует краски более, чем очертания, и сильнее любит изящное, чем музыкально-прекрасное. Очень много работает над материалом для стихов и иногда достигает точности почти французской. Ритмы его изысканно тревожны. <...>
      Лиризм Н. Гумилева — экзотическая тоска по красочно-причудливым вырезам дикого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций».

И. Анненский. О современном лиризме, 1909

      «По-прежнему холодные, но всегда продуманные стихи Н. Гумилева оставляют впечатление работ художника одаренного, любящего свое искусство, знакомого со всеми тайнами его техники. <...> Надо любить самый стих, самое искусство слова, чтобы полюбить поэзию Н. Гумилева».

В. Брюсов. Сегодняшний день русской поэзии, 1912

      «Этот взгляд, юношески-мужественный, „новый“, первоначальный для каждого поэта, взгляд на мир, кажущийся юным, при том с улыбкою всему, — есть признание очень знаменательное и влекущее за собою, быть может, важные последствия».

М. Кузмин. Рецензия на книгу стихов Гумилева «Чужое небо», 1912

      «...Гумилева отличают его активная, откровенная и простая мужественность, его напряженная душевная энергия, его темперамент. Он сам сознает, в этом смысле, свое одиночество среди молодого поколения. <...>
      Но как истинный представитель новейшей поэзии Гумилев не выражает этой душевной напряженности, этой активности и мужественности в лирической песне, непосредственно отражающей эмоциональность поэта. Его стихи бедны эмоциональным и музыкальным содержанием; он редко говорит о переживаниях интимных и личных, он избегает лирики любви и лирики природы, слишком индивидуальных признаний и слишком тяжелого самоуглубления. Для выражения своего настроения он создает объективный мир зрительных образов, напряженных и ярких, он вводит в свои стихи повествовательный элемент и придает им характер полуэпический — балладную форму. Искание образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его мироощущению, влечет Гумилева к изображению экзотических стран, где в красочных и пестрых видениях находит зрительное, объективное воплощение его греза. Муза Гумилева — это „муза дальних странствий“».

В. Жирмунский. Преодолевшие символизм, 1916

Капитаны

На полярных морях и на южных, По изгибам зеленых зыбей, Меж базальтовых скал и жемчужных Шелестят паруса кораблей. Быстрокрылых ведут капитаны — Открыватели новых земель, Для кого не страшны ураганы, Кто изведал мальстремы и мель. Чья не пылью затерянных хартий — Солью моря пропитана грудь, Кто иглой на разорванной карте Отмечает свой дерзостный путь. И, взойдя на трепещущий мостик, Вспоминает покинутый порт, Отражая ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт. Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвет пистолет, Так что сыпется золото с кружев, С розоватых брабантских манжет. Пусть безумствует море и хлещет, Гребни волн поднялись в небеса — Ни один пред грозой не трепещет, Ни один не свернет паруса. Разве трусам даны эти руки, Этот острый, уверенный взгляд, Что умеет на вражьи фелуки Неожиданно бросить фрегат, Меткой пулей, острогой железной Настигать исполинских китов И приметить в ночи многозвездной Охранительный свет маяков?

      «„Капитаны“ были не только отлично сделаны, но проникнуты эмоциональной напряженностью и оригинальным лиризмом, что тотчас и выделило это стихотворение среди остальных. В „Капитанах“ Гумилев, пожалуй, впервые чуть-чуть сдвинул свою уже ставшую привычной „конквистадорскую“ маску, так что читатель если еще и не увидел его лица, то все же не мог не запомнить решительной и твердой интонации незнакомого ему голоса. <...> Заряд темпераментной юношеской романтики, удачно соединившейся с мажором и заразительной, „киплинговской“ энергией ритма, неожиданно оказался таким стойким, что даже и в те длительные годы, когда автор был основательно забыт, его „Капитаны“ все же оставались „на плаву“».

А. Павловский. Николай Гумилев, 1988

      «Достаточно традиционная для романтической поэзии тема и ее разработка не стесняют здесь поэта, поистине — если воспользоваться высоким слогом — взыскующего героики. И на этот раз Гумилев избирает местом действия привычно прекрасные дали полярных и южных морей, крайне напряженные ситуации, заставляя персонажей стихотворения принимать картинные позы. Но сами эти персонажи служат воплощением мечты о сильном человеке, способном подчинить себе и других людей, и стихию. В них привлекает бесстрашие, способность удерживать в руках штурвал в штормовом море, способность не спасовать перед бунтом, дерзость помыслов и желаний, позволяющая открывать новые земли, зоркость взгляда.
      Откровенная условность изображения служит в „Капитанах“ укрупнению образов, выделению сути, обычно скрытой под покровом повседневности. И об этом — о подлинной сути человека, так часто искажаемой в нем, — сказано без обиняков».

А. Карпов. «Что делать нам с бессмертными стихами?»,
Николай Гумилев, 1998

Задание 2

      1. Чем привлекает поэта (и читателя) коллективный герой стихотворения?
      2. Что можно сказать о пространственно-временных координатах нарисованной поэтом картины?
      3. Выпишите эпитеты и охарактеризуйте их роль в утверждении поэтической мысли.

Шестое чувство

Прекрасно в нас влюбленное вино И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано, Сперва измучившись, нам насладиться. Но что нам делать с розовой зарей Над холодеющими небесами, Где тишина и неземной покой, Что делать нам с бессмертными стихами? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать. Мгновение бежит неудержимо, И мы ломаем руки, но опять Осуждены идти всё мимо, мимо. Как мальчик, игры позабыв свои, Следит порой за девичьим купаньем И, ничего не зная о любви, Все ж мучится таинственным желаньем; Как некогда в разросшихся хвощах Ревела от сознания бессилья Тварь скользкая, почуя на плечах Еще не появившиеся крылья, — Так век за веком — скоро ли, Господь? — Под скальпелем природы и искусства Кричит наш дух, изнемогает плоть, Рождая орган для шестого чувства.

      «...Прекрасные стихотворения, как живые существа, входят в круг нашей жизни; они то учат, то зовут, то благословляют; среди них есть ангелы-хранители, мудрые вожди, искусители — демоны и милые друзья. Под их влиянием люди любят, враждуют и умирают. Для многих отношений они являются высшими судьями, вроде тотемов североамериканских дикарей».

Н. Гумилев. Жизнь стиха, 1910

      «В стихотворении „Шестое чувство“ Гумилев писал, с какою мукою выбирается из „тварной“ земноводно-растительной, плотской оболочки земного существа духовное начало, заложенное в человеке всего лишь как потенция, как искра, которая, разгораясь, жжет и мучит темную внутренность человеческого „естества“.
      Иногда это стихотворение понимают узко — как мечту поэта о торжестве чувства поэзии в мире, о владычестве красоты, коей, по Достоевскому, суждено спасти мир. Конечно, такой смысл тоже есть у Гумилева, но ассоциативный круг произведения все же значительно шире проблемы искусства или даже красоты».

А. Павловский. Николай Гумилев, 1988

Задание 3

      1. О каком — еще не рожденном — чувстве говорится здесь?
      2. В чем видит автор стихотворения смысл и назначение поэзии, почему она, по его мнению, так нужна людям?
      3. Почему в стихотворении, где речь идет об искусстве (красоте), столь обильно представлены образы грубо — вплоть до физиологичности — материальные?

Заблудившийся трамвай

Шел я по улице незнакомой И вдруг услышал вороний грай, И звоны лютни, и дальние громы, — Передо мною летел трамвай. Как я вскочил на его подножку, Было загадкою для меня, В воздухе огненную дорожку Он оставлял и при свете дня. Мчался он бурей темной, крылатой, Он заблудился в бездне времен... Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон. Поздно. Уж мы обогнули стену, Мы проскочили сквозь рощу пальм. Через Неву, через Нил и Сену Мы прогремели по трем мостам. И, промелькнув у оконной рамы, Бросил нам вслед пытливый взгляд Нищий старик, — конечно тот самый, Что умер в Бейруте год назад. Где я? Так точно и так тревожно Сердце мое стучит в ответ: «Видишь вокзал, на котором можно В Индию Духа купить билет?» Вывеска... кровью налитые буквы Гласят: «Зеленная», — знаю, тут Вместо капусты и вместо брюквы Мертвые головы продают. В красной рубашке, с лицом, как вымя, Голову срезал палач и мне, Она лежала вместе с другими Здесь, в ящике скользком, на самом дне. А в переулке забор дощатый, Дом в три окна и серый газон... Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон. Машенька, ты здесь жила и пела, Мне, жениху, ковер ткала, Где же теперь твой голос и тело, Может ли быть, что ты умерла? Как ты стонала в своей светлице, Я же с напудренною косой Шел представляться императрице И не увиделся вновь с тобой. Понял теперь я: наша свобода Только оттуда бьющий свет, Люди и тени стоят у входа В зоологический сад планет. И сразу ветер знакомый и сладкий, И за мостом летит на меня Всадника длань в железной перчатке И два копыта его коня. Верной твердынею православья Врезан Исакий в вышине, Там отслужу молебен о здравье Машеньки и панихиду по мне. И всё же навеки сердцу угрюмо, И трудно дышать, и больно жить... Машенька, я никогда не думал, Что можно так любить и грустить.

      В этом стихотворении «поэт входит в трамвайный вагон, который оказывается частью „челночной системы“», предназначенной для «переселения душ». Он затерялся в «пустыне времени», ведомый целиком и полностью дьяволом, который нарушил привычное расписание движения. В результате трамвай движется в прошлое вместо будущего, и поэт переносится вместе с ним: сперва в свое ближайшее, затем — в далекое прошлое. К тому же он переживает минувшую жизнь и смерть (его обезглавили), датированные XVII веком. В итоге поэт возвращается в настоящее, подавленный знанием, что ничто не ново под солнцем, что как на истории, так и на жизни людей вечно лежит печать земного конца. Поэт вновь открывает для себя, что противоречия бытия невозможно разрешить «здесь» — только «там».

И. Делич. Николай Гумилев, 1987

      «Густой, зловещий трагический колорит нагнетается в нем с самого начала: чувство обреченности, гибельности начатого исторического пути пронизывает стихотворение до самого конца; судьба лирического героя накрепко связана с общей судьбой „заблудившегося трамвая“, символизирующего роковую неизбежность совершающегося в России. <...>
      Революция — это трамвай, заблудившийся в бездне времен, и потому обретенная свобода иллюзорна; собранный ею урожай плодов — „мертвые головы“, от которых исходит трупный „дух“; из-за нее сердца — угрюмы, дыхание — трудно, жизнь — непрекращающаяся боль, любовь — тревожное и грустное воспоминание о том, как „вновь“ не удается увидеться с любимой, а вагоновожатый, не откликающийся на призывы, обращенные к нему, — не то палач, не то бесплотный призрак, глухой к просьбам об остановке. „Поздно“. — Так понимает ситуацию лирический герой Гумилева. Разогнавшаяся революция, представшая не „локомотивом истории“, а тривиальным городским трамваем, в котором что-то сломалось, сама не знает, куда ее несет, в чем ее смысл и цель. У нее нет тормозов, ее вагоновожатые не отдают себе отчета в том, что трамвай заблудился во времени и пространстве, а потому они сами так же не властны над ним и его путем, как и пассажиры безумного транспорта. <...> 
      Потусторонний трамвай сопровождается и зловещим карканьем ворон, слетающихся на мертвечину, и изысканным звоном средневекового струнного инструмента — символа куртуазности, и громом — отголоском природной или общественной грозы (все — в одном контексте!). Все взаимоисключающие, контрастные образы нарочито сближены, соединены: „роща пальм“ и мост через Неву; лавка мертвых голов и „Индия Духа“; палач с „лицом, как вымя“ и возлюбленная Машенька, „в своей светлице, поющая и ткущая ковер жениху“; „люди и тени“, неразличимые при входе „в зоологический сад планет“, т. е. на пороге вечности... Может быть, самое характерное здесь для Гумилева это билет в „Индию Духа“ посреди кровавого хаоса революции и гражданской войны; это способность даже в „бездне времен“, даже в порыве „бури темной, крылатой“ „так любить и грустить“ — по-человечески просто, безыскусственно, душевно».

Л. Шнейберг, И. Кондаков. «Рыцарь на час», 1995

      «...Особенность характера Гумилева была как раз в том, что он любил опасность, сознательно к ней стремился, любовался ею. Эту же черту характера он передал и своему лирическому герою, в данном случае — автобиографическому. И, попадая внутрь трамвая, источающего громы и огонь (но и „звоны лютни“ — знак утонченности и изысканности), лирический герой сознательно идет навстречу опасному и неведомому. <...>
      В какую бы эпоху не жил герой стихотворения, сколько бы жизней и душ не пропустил через себя, угрюмость не покидала его сердца, а дышать и жить ему было столь же трудно и больно, как и теперь, во время личностного „объединения“ индивидуальностей. И вдруг — без всякого перехода — озарение. Внезапно визионер (т. е. человек, способный видеть сверхъестественное. — Сост.) говорит о том, что ни в одной из своих прежних жизней даже и не подозревал, что любовь может быть такой. И при этом здесь ни тени экзотики, даже на уровне рифмы. Банальнейшая глагольная рифма на „ить“: „жить“, „любить“, „грустить“. И неожиданное осознание абсолютной исключительности этой любви. Таким образом, окончательным итогом и обретением гумилевского видения оказывается именно любовь».

П. Спиваковский. «Индия Духа» и Машенька
(«Заблудившийся трамвай» Н. С. Гумилева как
символистско-акмеистическое видение), 1997

Задание 4

      1. Каков смысл названия стихотворения? Какая из приведенных выше точек зрения критиков кажется вам более верной?

      2. Охарактеризуйте время и пространство, в котором перемещается герой стихотворения. Чем обусловлена неожиданность смены пространственно-временных планов?

      3. Что вносится в стихотворение появлением образа Машеньки?

      4. Как решается здесь поэтом тема смерти?