ШОЛОХОВ. Практикум (вопросы и задания)

ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА 

11 КЛАСС

ПРАКТИКУМ

Учебное пособие 

для учащихся

общеобразовательных учреждений 

Под редакцией В. П. Журавлева

МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШОЛОХОВ

(1905—1984)

«ТИХИЙ ДОН» (1928—1940)

Эпос: высшая форма словесного искусства
или необработанный жизненный материал

      «Почти всем нам известно, что в нашей литературе есть писатель мирового значения — М. А. Шолохов. Но мы как-то плохо отдаем себе в этом отчет. <...>

      Не видно то новое, что внес Шолохов в литературу, возможно, из-за его презрения к форме — не к форме вообще, а к собственной оригинальной форме и стремлению выделиться. Кажется, что это сама жизнь, сумевшая мощно о себе заявить; удачно, конечно, и спасибо ей за то, но собственно об искусстве тут говорить нечего... Не всегда понятно, что в этом, может быть, и есть высшее искусство, отчасти забытое».

П. В. Палиевский. Мировое значение Шолохова, 1972

      «Знаменитый роман советского писателя состоит из двух толстых томов. Прочитав восемьсот страниц, я все еще не знаю, как живут эти люди, внутренний мир которых заполняет множество страниц. <...> Ни в коем случае я не хотел бы пренебрегать подобными романами, традиционный стиль которых в каждом мгновении препятствует изображению новых вещей. Если я говорю, что они написаны без искусства, то совершенно честно при этом думаю, что охотно отказался бы от самого искусства, если бы оно мешало появлению подобных документов. Но я все же не верю в это».

Бертольд Брехт

      «Жизнь людей не может быть сама по себе предметом романа: предмет должен быть достаточно определенным, чтобы сообщить ему форму. <...> Роман г-на Шолохова не имеет единства времени или места: мы следуем за донскими казаками с их хутора на фронт, с фронта в Петроград, а небольшие вставки с описаниями природы (Дон весной, летом, осенью, зимой) — слишком механическое средство, чтобы придать рассказу единство. Это слабость, которой, конечно, мы можем пренебречь ради эпизодов: трагической истории любви Бунчука, красного агитатора, и Анны, девушки из его пулеметной команды, — красиво развернутой на фоне революции, пулеметных лент и расстрелов, уличных боев, — но освещенной урывками; судеб казачьих станиц, которые являются главной темой г-на Шолохова.
      Не видно причины, почему этот роман начинается или кончается там или здесь. Нельзя сказать, чтобы отсутствовала экономия в описании каждого эпизода: но этих эпизодов слишком много. Если в них и есть какой-нибудь сюжет, в чем я сомневаюсь, он теряется в узорах ковра».

Грэм Грин, 1934

      «Его успех у читателей очень велик. В Советской России нет библиотечной анкеты, где бы имя Шолохова не оказалось бы на одном из первых мест. В эмиграции — то же самое. <...> Шолоховым зачитываются. Поклонники у него самые разнообразные. Даже те, кто склонен видеть гибельное дьявольское наваждение в каждой книге, приходящей из Москвы, выделяют „Тихий Дон“.
      <...> У Шолохова, несомненно, большой природный талант. Это чувствуется со вступительных страниц „Тихого Дона“, это впечатление остается и от конца романа, хотя третий том его, в общем, суше, бледнее и сбивчивее первых двух. <...> Все, о чем рассказывает Шолохов, живет: каждый человек по-своему говорит, всякая психологическая или описательная подробность правдива. Мир не придуман, а отражен. Он сливается с природой, а не выступает на ней своенравно наложенным, чуждым рисунком. Искусство Шолохова органично».

Георгий Адамович. Шолохов, 1934

Задание 1

      Известные европейские писатели XX века — англичанин Грэм Грин и немец Бертольд Брехт восприняли «Тихий Дон» как набор талантливо описанных «эпизодов», отказывая в возможности появления эпопеи в наше время. Характерно, что Грэм Грин переадресовывает тот же упрек и роману Л. Н. Толстого «Война и мир». Итак, что же перед нами: необработанные «куски жизни», «документы» или «высшее искусство, отчасти забытое», как утверждает литературовед П. В. Палиевский? И почему поэт и критик, представитель литературы русской эмиграции Г. Адамович видит достоинства шолоховского романа как раз в том, в чем усматривают его главный недостаток Грин и Брехт, — в отсутствии «наложенного» рисунка «формы», в доверии жизни и органичном слиянии с природой?

Историзм «Тихого Дона»

      «Картина, нарисованная Шолоховым, необозримо широка, как и сама жизнь. Как и ориентиры, как вехи, по которым определяют направление пути, появляются в романе реально-исторические события. Они помогают нам яснее представить масштаб событий и место героев в общем движении истории. Разумеется, и это надо подчеркнуть, что „Тихий Дон“ есть прежде всего художественное произведение, классический образец классической литературы. Вся историческая конкретность, обильно привлеченная автором, служит главной задаче — созданию художественного образа. <...> Специальное исследование текста „Тихого Дона“ подтвердило и расширило представление о необычайном историзме романа, необычайном даже для классической мировой литературы. <...>
      Действие романа в основном происходит в хуторе Татарском или в соседних районах Верхнего Дона и — далее — по всему пределу тогдашней области Войска Донского... Однако нередко судьба заносит героев романа далеко от его географического эпицентра. В 1914 году в фокусе повествования находится Галиция... есть сцены и в Москве. В 1915—1916 годах отдельные эпизоды разворачиваются в Восточной Пруссии, в Белоруссии, в приграничных районах с Румынией. 1917 год дает наиболее широкую пространственную картину: действие происходит в Нарве, Могилеве (местонахождение Ставки), Москве, Быхове (место заключения участников корниловского заговора), несколько раз показан революционный Петроград.
      Описание событий 1918 и 1919 годов занимает наибольшую часть текста „Тихого Дона“ — действие происходит здесь целиком на территории Донской области».

С. Н. Семанов. «Тихий Дон», 1977

      «Гражданская война в России предстает в „Тихом Доне“ во всей сложности и драматизме, во всем своем историческом развороте. Историзм повествования выражается и в хроникально-последовательном раскрытии всех этапов этой борьбы на Дону.
      В третьей книге романа столкновение воюющих сторон проходит три таких этапа, определяющих структуру повествования, динамику движения действий и судеб героев.
      1. С конца апреля 1918 года, когда казаки-фронтовики северных округов покинули Дон с отступившими частями красноармейцев, до начала декабря этого же года, до того времени, когда казачьи полки (сначала Вешенский, Казанский, Мигулинский, а затем и остальные) открыли фронт красным войскам для беспрепятственного движения на Дон.
      2. С января 1919 года, со времени установления советской власти на Верхнем Дону, до начала Вешенского восстания в марте этого же года.
      3. С марта 1919 года до конца мая этого года, когда восставшие казаки переправились через Дон, а красные войска утвердились на правом берегу реки.
      За строкой романа снова и снова сказывается внимательная работа автора в архивах, изучение им газет первых лет советской власти. <...>
      Четвертую книгу романа Шолохов открывает изображением нового этапа борьбы за окончательный разгром белого движения на юге страны. Автор усиливает внимание к быту, локальным операциям, описание которых не встретишь в стратегических очерках и отчетах. Надо помнить, что писатель много видел своими глазами, жил на донских хуторах, учился в Вешенской во время восстания. Юношеские свои впечатления он стремится подкрепить рассказами участников и очевидцев событий. Работая над романом, Шолохов не раз выезжал на хутора и в станицы, тщательно изучал те места, где разворачивались события, выяснял особенности местных боевых операций и делал своих героев участниками этих событий».

В. В. Гура. И художник, и историк, 1986

      «Теперь несколько замечаний о восстании:
      1. Возникло оно в результате перегибов по отношению к казаку-середняку.
      2. Этим обстоятельством воспользовались эмиссары Деникина, работавшие в Верхне-Донском округе и превратившие разновременные повстанческие вспышки в поголовное организованное выступление. Причем характерно то, что иногородние, бывшие до этого, по сути, опорой Сов<етской власти> на Дону, в преобладающем большинстве дрались на стороне повстанцев, создав свои т<ак> н<азываемые> „иногородние дружины“, и дрались ожесточенней, а следовательно, и лучше казаков-повстанцев. <...>
      Но некоторые „ортодоксальные“ „вожди“ РАППа, читавшие 6-ю часть, обвинили меня в том, что я будто бы оправдываю восстание, приводя факты ущемления казаков Верхнего Дона. Так ли это? Не сгущая красок, я нарисовал суровую действительность, предшествовавшую восстанию; причем сознательно упустил такие факты, служившие непосредственной причиной восстания, как бессудный расстрел в Мигулинской ст<анице> 62 казаков-стариков или расстрелы в ст<аницах> Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных казаков (б<ывшие> выборные хуторские атаманы, георгиевские кавалеры, вахмистры, почетные станичные судьи, попечители школ и проч<ая> буржуазия и контрреволюция хуторского масштаба) в течение 6 дней достигло солидной цифры в 400 с лишним человек.
      Наиболее мощная экономически верхушка станицы и хутора: купцы, попы, мельники — отделывались денежной контрибуцией, а под пулю шли казаки, зачастую из низов социальной прослойки. И естественно, что такая политика, проводимая некоторыми представителями Сов<етской> власти, иногда даже заведомыми врагами, была истолкована как желание уничтожить не классы, а казачество».

М. А. Шолохов — А. М. Горькому, 6 июня 1931

      «„Тихий Дон“ начинается и кончается в хуторе Татарском. Первая фраза романа: „Мелеховский двор — на самом краю хутора“. Последняя сцена: Григорий стоит „у ворот родного дома“, держит на руках сына. Здесь, в отчем доме, в семье, среди близких, на родной земле, на родине, все начала и все концы жизни. Земля эта для большинства героев романа — Верхне-Донской край тогдашней казачьей Донщины».

С. Н. Семанов. «Тихий Дон», 1977

Задание 2

      Можно ли утверждать, что в «Тихом Доне» оказались широко и полно отражены главные события бурного начала XX века — Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции, наконец, война гражданская? Укладывается ли, на ваш взгляд, шолоховский роман в трафареты, которые требовались от произведений социалистического реализма с непременным показом действительности «в революционном развитии» и конечном торжестве идеологии нового, победившего строя? Удалось ли Шолохову в своих героях, и прежде всего в Григории Мелехове, передать трагизм эпохи и глубину ее противоречий?

Два Григория Мелехова

      «Прежде всего: Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец III кн<иги>? Делать Григория окончательно большевиком я не могу. <...> Об этом я написал и Фадееву. Что касается других исправлений (по 6 ч<асти>), — я не возражаю, но делать всю вещь — и главное, конец — так, как кому-то хочется, я не стану. Заявляю это категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это помимо своего желания, в ущерб и роману, и себе. Вот так я ставлю вопрос. И пусть Фадеев (он же „вождь“ теперь...) не доказывает мне, что „закон художеств<енного> произведения требует такого конца, иначе роман будет объективно реакционным“. Это — не закон. Тон его письма — безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили таким тоном, и ежели все они (актив РАППа) будут в этаком духе обсуждать вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать. Я предпочитаю последнее.
      Вы поймите, дорогая Евг<ения> Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Только тогда нужно по-честному сказать: „Брось, Шолохов, не пиши. Твое творчество нам не только не нужно, но и вредно“. <...> Ну, черт с ними! А я все ж таки допишу „Тихий Дон“! И допишу так, как я его задумал».

М. А. Шолохов — Е. Г. Левицкой, 2 апреля 1930

      «Здесь в самый раз поведать о Харлампии Васильевиче Ермакове. Это один из прототипов образа Григория Мелехова. Миша Шолохов знал Ермакова с детства. Всегда неожиданно, с шумом и блеском, красавец и весельчак, Ермаков являлся в дом Шолоховых и был желанным гостем отца и матери будущего писателя. Уже замечено, что послужной список Харлампия Ермакова совпадает с канвой жизненного пути главного героя „Тихого Дона“. Именно канвой, а не глубиной чувств и переживаний. Прозорливый, вечно тревожный талант, так мучивший Григория Мелехова, никогда не посещал грешную голову храбреца Ермакова. Он жил по принципу: куда все, туда и я. Ветер в поле. Гайдамак. Харлампий был призван в армию в 1913 году, воевал на австро-германском фронте, заработал „завесу крестов“ (так в романе) — четыре Георгия и четыре медали, несколько раз ранен, лежал в госпиталях. Уже после Февральской революции произведен в хорунжие. Харлампий, а вслед за ним, как помнят читатели, и Мелехов служил недолгое время у Подтелкова, дрался с белоказачьим отрядом полковника Чернецова, был ранен под Каменском в ногу. Будучи на стороне красных, впервые познакомился с ЧК — „проскочил“ (так в „Тихом Доне“) фильтрационную комиссию при Особом отделе.
      Очевидное совпадение жизненных обстоятельств Ермакова и Мелехова обнаруживается во время Вешенского восстания. Именно за участие в мятеже в качестве командира дивизии повстанцев Харлампий Ермаков был арестован в 1923 году, около двух лет провел в заключении. <...> Участие Ермакова в Верхнедонском восстании послужило, наконец, поводом и для последнего ареста в 1927 году. <...> 6 июня 1927 года на коллегии ОГПУ слушали, в частности, дело № 45529 по обвинению гр. Ермакова Харлампия Васильевича... Постановили: „Ермакова Харлампия Васильевича — расстрелять“».

Иван Жуков. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле
Шолохове и Александре Фадееве, 1994

      «— Как был найден образ Григория?..
      — В народе... Григорий — это художественный вымысел. Дался он мне не сразу. Но могу признаться теперь, что образы Григория, Петра и Дарьи Мелеховых в самом начале я писал с семьи казаков Дроздовых. Мои родители, живя в хуторе Плешакове, снимали у Дроздовых половину куреня. <...> В разработке сюжета стало ясно, что в подоснову образа Григория характер Алексея Дроздова не годится. И тут я увидел, что Ермаков более подходит к моему замыслу, каким должен быть Григорий. <...> Однако поверь, что и жизненного опыта Ермакова мне не хватило для того, чтобы создать образ мятущегося человека-правдоискателя Григория Мелехова, несущего в себе отблески трагизма эпохи. Образ Григория — это обобщение исканий многих людей».

К. А. Прийма. Интервью с М. А. Шолоховым, 1975

      «Но стóит познакомиться с истолкованием образа Григория Мелехова в критической литературе о „Тихом Доне“, как сразу же возникает вопрос: да тот ли это Григорий, о котором мы только что читали в романе М. Шолохова? <...> Мысль, пронизывающая исследования о „Тихом Доне“, заключается в том, что Григорий Мелехов, находясь во враждебном советской власти лагере, теряет свои положительные качества, постепенно превращается в жалкое и страшное подобие человека.
      О „страшной душевной опустошенности“, „страшной духовной деградации“ Григория Мелехова пишет В. Гоффеншефер, о „жалкой слабости“ Григория Мелехова упоминает М. Чарный, „жалким, узким и своекорыстным эгоистом, думающим только о себе“, называет его В. Кирпотин. В послевоенных исследованиях о „Тихом Доне“ с еще большей настойчивостью и прямолинейностью заговорили о Григории Мелехове как об отрицательном герое и пришли к убеждению, что сам М. Шолохов „развенчивает“, „карает“, „осуждает“ своего героя, беспощадно раскрывая его духовную пустоту, моральное и физическое вырождение».

Виктор Петелин. Два Григория Мелехова, 1986

      «Григорий Мелехов ведь тоже не просто посредине и не между, хотя он там и бывает. Неустранимая линия его характера — искание правды, и не мечтательно, а в сражении за правду, в отстаивании ее — и вовсе не из неразборчивых средств. В каждом данном движении его жизни есть разное: приближение, и провалы, и совпадение, но только не уклонение (за исключением мгновений усталости). Григорий и формально не посредине: он или на одной стороне, или на другой, но всякий раз потому, что пробивается к этой центральной задаче».

П. В. Палиевский. Мировое значение М. Шолохова, 1972

Задание 3

      Почему и догматически настроенные вожди пролетарской литературы (А. Фадеев), и догматически настроенные критики и литературоведы делили главного героя «Тихого Дона» Григория Мелехова на две категории: «наш» и «не наш»? Как — творчески — ответил М. Шолохов на эти требования? Можно ли сказать, что Григорий Мелехов, протестуя против обоюдной жестокости в гражданской войне, пытался найти некую «разорванную правду», которая целостно всегда жила в народе?

Любовь-страсть. Григорий и Аксинья

      «Аксинья привязалась к мужу после рождения ребенка, но не было у нее к нему чувства, была горькая бабья жалость да привычка. Ребенок умер, не дожив до года. Старая развернулась жизнь. И когда Мелехов Гришка, заигрывая, стал Аксинье поперек пути, с ужасом увидела она, что ее тянет к черному ласковому парню. <...> Тепло и приятно ей было, когда черные Гришкины глаза ласкали ее тяжело и исступленно. На заре, просыпаясь доить коров, она улыбалась и, еще не сознавая отчего, вспоминала: „Нынче что-то есть радостное. Что же? Григорий... Гриша...“ Пугало это новое, заполнявшее всю ее чувство, и в мыслях шла ощупью, осторожно, как через Дон по мартовскому ноздреватому льду».

«Тихий Дон»

      «Не лазоревым алым цветом, а собачьей бессилой, дурно-пьяным придорожным цветет поздняя бабья любовь.
      С лугового покоса переродилась Аксинья. Будто кто отметину сделал на ее лице, тавро выжег. Бабы при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед, девки завидовали, а она гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову».

«Тихий Дон»

      «Срамную по тем понятиям и обычаям старого казачьего быта, по которым всегда объявлялась вне закона вот такая открытая любовь, бросающая всем и всему вызов. Но все-таки счастливую несмотря ни на что. Ни до этого у Аксиньи не было, ни потом уже не будет какой-нибудь другой любви. Потому что по всем задаткам своей натуры однолюбка она, и не вина ее, а беда, что Григорий встретился ей так поздно. Но раз поздно, то заодно и отлюбит она его за все горькое, что до этого выпало на ее долю. Ничего выше и дороже этой любви больше уже не будет у нее. Только она, первая и единственная, вплоть до смертного часа».

Анатолий Калинин. Время «Тихого Дона», 1978

      «Отношение к женщине, к любви у Шолохова исполнено какой-то мужской душевной крепости, суровости, даже жестокости, а за всем этим — неизбывная юношеская непосредственность, доброе чувство, чистота, поэзия. Нужно было иметь свежее сердце, чтобы так незабываемо написать любовные сцены романа: любовь-страсть Григория и Аксиньи; любовь Натальи — несчастную, горькую любовь верной жены, бесконечно преданной своему мужу, отцу их малюток; любовь матери — Ильиничны — много страдавшей, мудрой, прожившей в вечных хлопотах, стерегущей своих птенцов, как курица-наседка.
      Последние эпизоды романа рушит и возвышает трагедия. <...> Когда Григорий Мелехов почувствовал, что Аксинья умирает, он, „мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что самое страшное, что только могло случиться в его жизни, — уже случилось“. Именно после того, как „схоронил он свою Аксинью при ярком утреннем свете“, он, подняв голову, „увидел черный диск Солнца“.
      Все потеряно? Нет, жизнь продолжается. Григорий Мелехов держит на руках сына Мишутку».

Иван Жуков. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле Шолохове и Александре Фадееве, 1994

Задание 4

      Что поражает в трагической любви Григория и Аксиньи? Через какие испытания проходят оба героя? Проследите, как меняется сам характер Григория в зависимости от того, близок ли он с Аксиньей или в разлуке с ней, согревает его ее любовь или нет. Как вы полагаете, мог ли быть у этой любви счастливый конец?

Художественная специфика романа

Не сохами-то славная землюшка наша распахана... Распахана наша землюшка лошадиными копытами, А засеяна славная землюшка казацкими головами, Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами, Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами, Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами. — Ой ты, наш батюшка тихий Дон! Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь? — Ах, как мне, тиху Дону, не мутну течи! Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют, Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.

Эпиграф к первой книге «Тихого Дона»

      «Старинные казачьи песни, простые, образные, родниковой чистоты, хотя и с заметным налетом древности, задевают душу трепетной любовью к родной земле, родному краю. В них раздумья, эпическая широта. Проходных слов, заполняющих пустоту, нет совсем. Каждое слово имеет смысловую и эмоциональную нагрузку. Взволнованная интонация — вопросы, восклицания, обращение, символика, строгий смысловой и образный параллелизм, замедленный ритм, поэтическая лексика <...> — все это создает особую эмоциональность песни.
      Песни естественно вписались в роман. И не только песни, а и сказки, заговоры, молитвы, причитания, сказы, приметы, поверья, живописные пословицы, поговорки, дразнилки, прозвища, прибаутки. Эпические картины степей Дона, событий войны, нелегких судеб вряд ли были бы столь волнующими и достоверными, психологически убедительными, если бы не было этой опоры в незамутненном источнике красивой и сильной народной поэзии».

Ф. Г. Бирюков. О подвиге народном. Жизнь и творчество
М. А. Шолохова, 1989

      «Важно показать лирический образ природы как параллель духовной жизни героев романа (человеческая драма Аксиньи и картина истоптанного хлебного поля, горе Натальи и степная гроза, описание прекрасного, но уже тронутого смертным тленом ландыша и трагический финал жизни Аксиньи, потрясающая картина черного неба, ослепительно сияющего на нем черного диска Солнца и трагедия Григория Мелехова). Это, конечно, лишь один из подходов к роману, помогающий ученикам понять основные идеи писателя».

И. С. Збарский. Внеклассное чтение произведений М. Шолохова
в средней школе, 1986

      «В том восприятии мира, которое свойственно Григорию Мелехову, а заодно и Шолохову, есть много общего с мировосприятием Есенина. <...>

И невольно в море хлеба Рвется образ с языка — Отелившееся небо Лижет красного телка —

так Есенин изображает закат. Не тот ли это самый „ласковый телок“, с которым Шолохов сравнивает „рыжее потеплевшее солнце“?
      „На сизом пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо“ — это сравнение кажется строками Есенина, изложенными прозой. „Ставни дома наглухо стиснули голубые челюсти“, — не потому ли Шолохов убрал эту фразу, что она, помимо всего прочего, очень живо напоминает про избу-старуху, которая „челюстью порога жует пахучий мякиш тишины“?
      „Прислонясь к рыжему животу сосны“, — не потому ли Шолохов внес поправку в эти слова, что они очень живо напоминали есенинские „древесные бедра ив“ и „обнаженные груди берез“?
      Кому, например, принадлежат слова „голубая пряжа июльских дней“ — Шолохову или Есенину? Я уверен, что подавляющее большинство читателей проголосует за Есенина. Между тем эти слова принадлежат Шолохову и совсем не случайны для стилистики „Тихого Дона“».

Иван Жуков. Рука судьбы. Правда и ложь о Михаиле
Шолохове и Александре Фадееве, 1994

Задание 5

      Какие художественные средства, идущие из устного народного творчества, выделяются исследователями в «Тихом Доне»? Где ищет Шолохов своих учителей и что означает возможная близость его стилистики поэзии Сергея Есенина? Можно ли, на ваш взгляд, утверждать, что в «Тихом Доне» — в новых формах — возрождается былинное начало, своего рода богатырский эпос? Прав ли литературовед П. В. Палиевский, утверждая, что Шолохов, «подобно Толстому, оставил нам эпос, так что теперь у нас, в русской литературе, их два, как и в древности: «Илиада» и «Одиссея». А если не забыть «Слово», то, наверное, и три»?