Полный текст см. ПЕЧОРИНСКАЯ ЕРЕСЬ. Лермонтов
ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКИЙ ЖАНР
Компромиссом между возвышенным поэтом и массовым читателем стал приключенческий жанр.
Приключенческая литература, как и романтики, родилась из
анархического бунта против чистого разума. Ее герои всегда - люди необычные и интересные (про заурядных станут писать позже).
И живут они в необычном и интересном мире - хаотическом,
загадочном, необъяснимом. То есть, в таком же - как мы все.
Поэтому так и интересно следить за перипетиями авантюрного
жанра, что мир в нем непредсказуем и бесконечен. Приключения - дело случая. Или - судьбы. дальше... Увлекательность здесь не механическая уступка невзыскательному вкусу, а следствие вторжения
метафизики в плоско-рациональное мировоззрение.
Герой не знает, что ему готовит следующая страница, как не знает читатель, что готовит ему следующий день. Невероятные
приключения - отражают тайну нашего повседневного бытия.
Романтики вернули миру загадочность. Приключенческий роман очистил это открытие от лишних красот, снабдил увлекательным
сюжетом, переложил стихи в прозу - и завоевал читателя.
РОМАНТИЗМ И
РЕАЛИЗМ
В "Горе от ума" и "Евгении Онегине" необычный герой действует
(или бездействует) в обычных и типичных обстоятельствах.
Печорину Лермонтов подбирает экзотическое окружение, богатое
приключенческими возможностями: война, горцы, столкновение
цивилизованных и первобытных нравов - короче, Кавказ.
Но Кавказ "Героя нашего времени" - не тот, что описан в
любом из "Кавказских пленников". Хотя сюжет и
разворачивается с участием романтических эффектов (ущелья,
стремнины), они всегда уравновешиваются отрезвляющим
характером лермонтовского стиля.
Поэтому за "безымянной речкой, шумно вырывающейся из
черного, полного мглою ущелья" обязательно следует "чугунный
чайник - единственная отрада моя в путешествиях".
И этот чайник, и Максим Максимыч, и осетин, который "хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: "Офицер, дай на водку!""-
попали в роман не из лирического русского Кавказа, а из будущей поэтики Киплинга, чье "бремя белого человека" уже несут у
Лермонтова невзрачные герои русской колониальной армии.
При этом в прозе Лермонтов также снисходительно относился к штампу, как и в поэзии. В "Бэле", например, есть полный
стандартный набор: дикая природа, дикая красавица ("глаза
черные, как у горной серны"), ее дикие родичи с их дикими песнями.
Лермонтов не истреблял банальность, а использовал ее, чтобы
оттенить штампом исключительную точность своей прозы.
Пока рядом с неизбежным образцом горного фольклора стоит
реплика Максим Максимыча - "у этих азиатов всегда так:
натянулись бузы и пошла резня" - кавказская романтика избегает пошлости, но помогает приключенческому сюжету.
НЕ ОДИН РОМАН , А НЕСКОЛЬКО
Под видом одного романа Лермонтов написал несколько.
Русское общество обнаруживает их один за другим по мере
углубления и расширения литературного опыта. Но при этом ни одно толкование не отменяет предыдущее - книга раздвигается,
как подзорная труба. "Герой нашего времени", превращаясь в
психологический, мистический, даже абсурдистский роман, не
перестает быть романом приключенческим, одним из шедевров
русской классики, где почти бульварная увлекательность не мешает исследованию философских концепций. Но мы легко забываем о
приключениях Печорина из-за того, что Лермонтов наделил
классического героя авантюрного романа необычайной чертой -
самоанализом.
ЭТОТ СТРАННЫЙ ПЕЧОРИН
Печорин сконструирован по романтическому образцу: он
сверхчеловек, сверхзлодей, сверхгерой. Но Лермонтов делает его и
человеком просто. В его личности соединяется исключительность с
заурядностью. Главная тайна Печорина не в том, почему он герой
нашего времени, а в том - почему он такой, как мы.
"Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова,
другой мыслит и судит его".
Вот это "второй" и довел до катастрофы русский
приключенческий жанр. Русским детям так и не достался свой Купер
Захваченные сюжетной пружиной, мы забываем, что цель - любовь Мери, посрамление Грушницкого - вообще никому не нужна. Смысл интриги - в ней самой. Интерес тут чисто спортивный и
потому, конечно, безнравственный.
С другой стороны, кому придет в голову глупый вопрос:
хорошо ли помогать королеве обманывать мужа и предавать родину.
Читатель болеет за Печорина. И поколения школьников приходят к выводу - умный негодяй лучше добропорядочного дурака. Печориным просто нельзя не восхищаться - он слишком красив, изящен,
остроумен.
В этом нет ничего странного, ведь Печорин - режиссер всего
спектакля - выбрал себе самую выигрышную роль в пьесе, которая
разыгрывается в живописных пятигорских декорациях.
Различие между Печориным и Грушницким, как между мушкетерами короля и гвардейцами кардинала, зависит от
симпатии автора.
Печорин из "Княжны Мери" - такой же плейбой, как и
Грушницкий. И в нем есть немало от позера-супермена. Он, с его
любовью к театральным эффектам, черкесским буркам и
собственной внешности ("члены гибки и стройны, густые
кудри вьются, глаза горят, кровь кипит"), если и злодей, то оперный. То-то безразличного мизантропа Печорина на самом деле страшно
заботит, как примет очередную сцену партер.
ЛЕРМОНТОВСКИЙ ПСИХОЛОГИЗМ, ИЛИ
КАК ГРУШНИЦКИЙ ПРЕВРАТИЛСЯ В ПЕЧОРИНА
Интрига добирается до ослепительного финала: дуэли.
Тут Дюма поставил бы точку, исчерпав запасы злодейства и благородства.
Но Лермонтов точки не ставит. И Грушницкий у него перед
смертью выкрикивает слова, которые никак не соответствуют
дуэльному кодексу:
"Стреляйте!.. Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла".
Это пронзительное признание совсем из другого романа. Быть
может, из того, который еще так нескоро напишет Достоевский.
Жалкий паяц Грушницкий в последнюю секунду вдруг срывает маску, навязанную ему печоринским сценарием. И тогда в нем
открывается бездна, о которой не догадывались безупречные
мушкетеры, но которую подозревает в себе каждый.
А сам Печорин? Вместо стройного эпилога его ждет странное и
мучительное объяснение с Мери: "Вы видите, я играю в ваших глазах
самую жалкую и гадкую роль, и даже признаюсь в этом... Видите ли, я перед вами низок.
Не правда ли, если даже вы меня любили, то с этой минуты презираете?.."
Кто вложил в уста Атосу речи Ставрогина?
Тот второй Печорин, который следит за первым, копается в его душе,
обнажает его пороки?
Вряд ли. В одиночестве Печорин так же любуется собой, как и на
сцене. Не столь уж велика разница между его декламациями и репликами в сторону.
Да и каков итог его долгого самоанализа? Вот он: "И может быть я завтра умру!.. И не останется на земле ни одного существа,
которое поняло бы меня совершенно".
ПОЧЕМУ ПЕЧОРИНУ СКУЧНО
Напрасно мы ждем, что Печорин раскроет тайну своей личности. Не потому ли, что тайна это не его, а наша? То есть, каждого
человека, которого невозможно понять "совершенно"?
Пока Печорин занят своими приключениями, он ясен и
прост. Все романтические крайности натуры лишь придают ему
заманчивую загадочность, в которую он искусно драпируется и
благодаря которой обольщает девушек.
Но вот интрига завершается, и Печорин остается один на один
со своей скукой - единственным подлинным мотивом всего сюжета: "Завязка есть! - закричал я в восхищении...- явно судьба заботится,
чтоб мне не было скучно".
СУДЬБА, ИЛИ КТО ВСЕ УСТРОИЛ?
Автора "Трех мушкетеров" случай устраивал без объяснений,
Лермонтова - нет.
С первых строчек романа он упорно изучает природу случайного. Откуда этот роскошный приключенческий случай берется? Что за ним стоит? Как глумливо спрашивал булгаковский Воланд, "кто же управляет жизнью человеческой и всем распорядком на
земле?" А главное, что оставляет случай от свободы, той свободы,
которой больше всего дорожит Печорин:
"Я готов на все жертвы.... свободы моей не отдам".
Но есть ли у него свобода?
Скуку Печорина порождает неуверенность в том, что он сам себе хозяин. Умный и расчетливый, он легко управляет чужими
судьбами, но не может справиться со своей. Печорин чувствует,
что в руках случая он такая же марионетка, как послушные его
планам Мери или Грушницкий.
Самая главная, самая первая тайна - кто все это устроил? - гонит Печорина по свету, не дает ему покориться подсказанной
судьбе (например, жениться). Гордый Печорин хочет быть режиссером, а не статистом. Суетится, мечется, рискует, доказывая право на свободу выбора. Но выбирает за него всегда судьба. Фатализм, проблема предопределенности тяжким бременем лежит на Печорине. Он не
может вырваться из колеи, не им проложенной. Но и не хочет
покорно ею следовать.
Что бы там ни говорил Печорин о своей шумной жизни, ищет он в ней одного - Бога. Или то, что стыдливо заменяет это опасное слово - рок, судьбу, предназначение.
Все встречные подсказывают ему ответ. От Максим Максимыча
("видно, уж так у него на роду было написано"), до Вулича, напрасно подставившего лоб под пулю. Смирись - говорит ему сюжет,
демонстрируя примеры слепого доверия судьбе.
Но Печорин - то ли богоискатель, то ли богоборец - бунтует.
Отстаивает свое право вновь и вновь задавать самый главный вопрос.
Лермонтов не зря привез своего героя на Кавказ, а потом погнал еще дальше, в Персию. Печорина, воюющего с предопределенностью, он
столкнул с восточным фатализмом.
Не только колониальной экзотики искал Лермонтов в Азии:
"Мы должны жить своей самостоятельной жизнью и внести свое
самобытное в общечеловеческое. Я многому научился у азиатов, и
мне хотелось бы проникнуть в таинство азиатского
миросозерцания... там на Востоке тайник богатых откровений".
Как через многие годы Хлебников, Лермонтов угадал
творческие возможности, заключенные в двойственности России. Как сочетать западное обожествление свободной личности с восточной покорностью року?
Герой нашего времени этот вопрос задал, но на него не ответил. Как, впрочем, не ответили и все, кто вслед Лермонтову искал выход из мучительного тупика.
Комментариев нет:
Отправить комментарий