ГЛАВА III / слушать
Прошло несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всё еще было
плохо; правда, припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы его
приметно ослабевали. Он забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей
комнаты и задумывался по целым суткам. Егоровна, добрая старуха, некогда
ходившая за его сыном, теперь сделалась и его нянькою.
Она смотрела за ним, как
за ребенком, напоминала ему о времени пищи и сна, кормила его, укладывала
спать. Андрей Гаврилович тихо повиновался ей и, кроме ее, не имел ни с кем
сношения. Он был не в состоянии думать о своих делах, хозяйственных
распоряжениях, и Егоровна увидела необходимость уведомить обо всем молодого
Дубровского, служившего в одном из гвардейских пехотных полков и находящегося в
то время в Петербурге. Итак, отодрав лист от расходной книги, она продиктовала
повару Харитону, единственному кистеневскому грамотею, письмо, которое в тот же
день и отослала в город на почту.
Но пора читателя познакомить с настоящим героем нашей повести.
 |
| Рисунок Пушкина 1832 г. |
Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом
в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания, и
молодой человек получал из дому более, нежели должен был ожидать. Будучи
расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты и
входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую
невесту, мечту бедной молодости.
Однажды вечером, когда несколько офицеров сидели у него, развалившись по
диванам и куря из его янтарей, Гриша, его камердинер, подал ему письмо, коего
надпись и печать тотчас поразили молодого человека. Он поспешно его распечатал
и прочел следующее:
«Государь ты наш, Владимир Андреевич, — я, твоя старая нянька, решилась
тебе доложить о здоровье папенькином! Он очень плох, иногда заговаривается, и
весь день сидит как дитя глупое — а в животе и смерти бог волен. Приезжай ты к
нам, соколик мой ясный, мы тебе и лошадей вышлем на Песочное. Слышно, земский
суд к нам едет отдать нас под начал Кирилу Петровичу Троекурову — потому что мы,
дескать, ихние, а мы искони Ваши, — и отроду того не слыхивали. Ты бы мог, живя
в Петербурге, доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду. Остаюсь
твоя верная раба, нянька
Орина Егоровна Бузырева.
Посылаю мое материнское благословение Грише, хорошо ли он тебе служит? У
нас дожди идут вот ужо друга неделя и пастух Родя помер около Миколина дня».
Владимир Дубровский несколько раз сряду
перечитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он
лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезен в
Петербург на восьмом году своего возраста — со всем тем он романически был к
нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел
насладиться ее тихими радостями. Мысль потерять отца своего тягостно терзала
его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей
няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках
глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи
в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении.
Долго не получал он от отца писем и не подумал о нем осведомиться, полагая его
в разъездах или хозяйственных заботах.
Он решился к нему ехать и даже выйти в отставку, если
болезненное состояние отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его
беспокойство, ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске —
закурил трубку и погрузился в глубокие размышления.
Тот же день стал он хлопотать об отпуске и через три дня
был уже на большой дороге.
Владимир Андреевич приближался к той станции, с которой
должен он был своротить на Кистеневку. Сердце его исполнено было печальных
предчувствий, он боялся уже не застать отца в живых, он воображал грустный образ
жизни, ожидающий его в деревне, глушь, безлюдие, бедность и хлопоты по делам, в
коих он не знал никакого толку. Приехав на станцию, он вошел к смотрителю и
спросил вольных лошадей. Смотритель осведомился, куда надобно было ему ехать, и
объявил, что лошади, присланные из Кистеневки, ожидали его уже четвертые сутки.
Вскоре явился к Владимиру Андреевичу старый кучер Антон, некогда водивший его
по конюшне и смотревший за его маленькой лошадкою. Антон прослезился, увидя
его, поклонился ему до земи, сказал ему, что старый его барин еще жив, и
побежал запрягать лошадей. Владимир Андреевич отказался от предлагаемого
завтрака и спешил отправиться. Антон повез его проселочными дорогами — и между
ими завязался разговор.
— Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца моего с
Троекуровым?
— А бог их ведает, батюшка Владимир Андреевич... Барин,
слышь, не поладил с Кирилом Петровичем, а тот и подал в суд — хотя почасту он
сам себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а ей-богу,
напрасно батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь.
— Так, видно, этот Кирила Петрович у вас делает что хочет?
— И вестимо, барин: заседателя, слышь, он и в грош не
ставит, исправник у него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то
сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.
— Правда ли, что отымает он у нас имение?
— Ох, барин, слышали так и мы. На днях покровский пономарь
сказал на крестинах у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберет вас к
рукам Кирила Петрович. Микита кузнец и сказал ему: и, полно, Савельич, не
печаль кума, не мути гостей — Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович
сам по себе, а все мы божии да государевы; да ведь на чужой рот пуговицы не
нашьешь.
— Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову?
— Во владение Кирилу Петровичу! Господь упаси и избави: у
него часом и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только
шкурку, да и мясо-то отдерет. Нет, дай бог долго здравствовать Андрею
Гавриловичу, а коли уж бог его приберет, так не надо нам никого, кроме тебя,
наш кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем. — При сих словах Антон
размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью.
Тронутый преданностию старого кучера, Дубровский замолчал и
предался снова размышлениям. Прошло более часа, вдруг Гришка пробудил его
восклицанием: «Вот Покровское!» Дубровский поднял голову. Он ехал берегом
широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на
одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер
огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня;
около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский
знал сии места; он вспомнил, что на сем самом холму играл он с маленькой Машей
Троекуровой, которая была двумя годами моложе и тогда уже обещала быть
красавицей. Он хотел об ней осведомиться у Антона, но какая-то застенчивость
удержала его.
Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье,
мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и,
повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам, как и извозчикам, пустился
во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и
Владимир увидел березовую рощу и влево на открытом месте серенький домик с
красной кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и
бедный дом своего отца.
Через десять минут въехал он на барский двор. Он смотрел
вокруг себя с волнением неописанным. Двенадцать лет не видал он своей родины. Березки,
которые при нем только что были посажены около забора, выросли и стали теперь
высокими ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными
цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в
некошеный луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но,
узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских
изоб и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог он
продраться сквозь их усердную толпу и взбежал на ветхое крыльцо; в сенях
встретила его Егоровна и с плачем обняла своего воспитанника. «Здорово,
здорово, няня, — повторял он, прижимая к сердцу добрую старуху, — что батюшка,
где он? каков он?»
В эту минуту в залу вошел, насилу передвигая ноги, старик
высокого роста, бледный и худой, в халате и колпаке.
—Здравствуй, Володька! — сказал он слабым голосом, и
Владимир с жаром обнял отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное
потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не
поддержал его. — Зачем ты встал с постели, — говорила ему Егоровна, — на ногах
не стоишь, а туда же норовишь, куда и люди.
Старика
отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его
голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление.
Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его спальне и просил
оставить его наедине с отцом. Домашние повиновались, и тогда все обратились к
Грише и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным
радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
Болезнь старого Дубровского, письмо Орины Егоровны, кучер Антон, дворня, возвращение Владимира, его переживания и воспоминания. Дворня
Комментариев нет:
Отправить комментарий