Война 1812 года: появление национальной мифологии
Как русское общество осознало себя единой нацией
Автор Михаил Велижев
В 1830 году, в неоконченной 10-й главе «Евгения Онегина», Пушкин суммировал мифологические представления о победе 1812 года, сложившиеся к тому времени:
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Б[арклай], зима иль р[усский] б[ог].
Это не просто перечисление: Пушкин очерчивает противоречия в историческом, идеологическом и культурном восприятии войны 1812 года. Попробуем в них разобраться подробнее.
Вне всякого сомнения, война 1812 года стала одним из ключевых событий русской истории XIX столетия, символическим началом новой эпохи. Именно во время войны кристаллизуется представление о русской национальной идентичности, возникает историческая мифология, которая заложит основу самовосприятия русского общества в течение всего периода. Война станет источником литературных сюжетов, анализ событий 1812 года будет способствовать становлению русской и европейской историографии. Роман Льва Толстого «Война и мир», опубликованный в 1860-е годы, подведет итог спорам о 1812 годе и одновременно создаст новую и чрезвычайно влиятельную мифологию, актуальную и для сегодняшнего массового восприятия той эпохи.
Уникальным был сам масштаб войны. Впервые с XVII века война велась на территории Российской империи, что стало настоящим потрясением для современников. Москва, сердце империи, была отдана французам и в значительной степени разрушена — в то время это осмыслялось как национальная катастрофа. Страна несет колоссальные потери: по очень приблизительным подсчетам, в 1812–1814 годах гибнет до миллиона жителей России; материальный ущерб оценивается в несколько миллиардов рублей. Один из героев 1812 года, погибший во время войны, генерал-майор Василий Вяземский так определил суть своего времени в одном из писем к жене:
«О! друг мой, на что нам дети, покуда мы ведем эту жизнь и живем в эту проклятую Наполеонову эпоху. Злодей амбициозный, бич Божий. Нет Бога, если есть этот изверг на свете».
Обратной стороной многочисленных потерь России стал последовавший затем беспрецедентный триумф. Русская армия победила самого сильного соперника в Европе (а значит, для того времени — и в мире) и единственный раз за всю историю вошла в Париж. Авторитет русского императора на мировой арене поднялся на недосягаемую высоту.
Чтобы изгнать врага с собственной территории, потребовалась национальная мобилизация — власти надо было убедить общество, что оно представляет из себя единое целое. Для России это было чрезвычайно сложно: между сословиями лежала пропасть — крестьяне и дворяне думали и молились Богу на разных языках, почти не разделяли общих культурных установок. В итоге искусственно, «сверху», создается концепция единства русской нации.
Важно, что национальную идеологию стали разрабатывать еще до самой войны: в 1807 году перспектива вторжения Наполеона в Россию казалась современникам вполне реальной, и только подписанный с Францией Тильзитский мир на время отдалил столкновение. Примерно с 1810 года стало ясно, что военное противостояние с Наполеоном неизбежно. За предшествующие Отечественной войне годы русская публицистика накопила достаточный арсенал идей, способных в критический момент создать впечатление национального единства, — речь в первую очередь шла о борьбе с влиянием французской культуры и о выстраивании пантеона русских исторических героев, в котором крестьянин Иван Сусанин соседствовал с дворянином Пожарским и мещанином Мининым под патронажем истинно национальной династии Романовых. В новой мифологии подчас даже Петр Великий оказывался подлинно русским царем, воспитанным в уважении к старорусской традиции еще до своей поездки в Европу.
Война 1812 года придает этим отвлеченным историческим спекуляциям актуальный характер, делает их органической частью современной политики, наделяет «плотью и кровью». Мнения отдельных публицистов (например, Александра Шишкова, ставшего в 1812 году государственным секретарем и писавшего манифесты о войне), на время становятся официальной позицией империи. Благодаря событиям войны изоляционистская концепция русской истории становится основой национальной мифологии всего XIX столетия. Образец военной риторики того времени мы находим, например, в знаменитом императорском манифесте от 6 июля 1812 года, написанном адмиралом Шишковым:
«МЫ уже воззвали к первопрестольному Граду НАШЕМУ, Москве, а ныне взываем ко всем НАШИМ верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с НАМИ единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шаге верных сыновей России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! вы всегда теплыми молитвами призывали благодать на главу России; народ русский! храброе потомство храбрых славян! ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».
Распространение национальной идеологии «сверху» происходило одновременно с обсуждением того же сюжета в среде образованного дворянства. В результате в России появляется память о недавних событиях, которые обладают огромной исторической значимостью. Историк Андрей Тартаковский подсчитал, что периоду войны 1812–1815 годов посвящены 457 мемуарных текстов — неслыханная цифра для начала XIX века.
У всех этих мемуаров есть общая черта: ощущение, что эта война, собственно, и делает русскую историю частью истории мировой. Причем истории как современной, так и древней, над которой в те же годы работает Карамзин, — возникает представление о том, что современность непосредственно связана с предыдущими эпохами. Так, события 1812 года повторяют события года 1612-го и становятся эпизодом глобального исторического сценария: война 1812 года уникальна по своему масштабу, но по сути характер противостояния связан с «вечным» конфликтом между добром и злом, между «Западом» и «Востоком». С промежутком ровно в 200 лет российскому государству пришлось бороться за выживание, сражаясь с иноземным вторжением: в 1612 году — с поляками, в 1812 году — с французами. Чуть позже писатель Михаил Загоскин отобразит этот символизм в названиях своих популярнейших романов: «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» и «Рославлев, или Русские в 1812 году».
Московская дворянка Мария Аполлоновна Волкова, укрывшаяся от войны в Тамбове, так охарактеризовала собственные ощущения в двух письмах к своей петербургской приятельнице Варваре Ивановне Ланской в октябре 1812 года:
«Как осмеливаются они [французы] называть варварами народ, сидящий тихо и спокойно у своего очага, но который защищается отчаянно, когда на него нападают, и скорее соглашается всего лишиться, чем быть в порабощении. <…> Что ни говори, а быть русским или испанцем есть величайшее счастье; хотя бы мне пришлось остаться в одной рубашке, я бы ничем иным быть не желала, вопреки всему. <…> Нельзя было вообразить ничего подобного; нигде в истории не встречаешь похожего на то, что совершается в наше время».
Сам ход войны оказался определен так называемым скифским планом. План называется скифским, поскольку именно так древнегреческий историк Геродот описал военную стратегию скифов: отступление вглубь территории, уход от масштабных сражений и «тактика выжженной земли», то есть уничтожение ресурсов наступающего противника. Фактически русская армия провела лишь одну крупную битву — при Бородине — после чего сдала Москву и отступила на выгодное с экономической точки зрения южное направление. Этот план полностью себя оправдал: армия Наполеона была вынуждена догонять русских и идти очень быстро, за ней не поспевали обозы снабжения, и в какой-то момент она оказалась отрезана от тыла. Вопреки мифологии, кратко очерченной Пушкиным в «Евгении Онегине», русская армия победила в 1812 году не из-за «остервенения народа», «зимы» или «русского бога», но потому, что была прекрасно организована. У нее было замечательно отлажено снабжение, блестяще подготовлена кавалерия, в ее рядах сражались талантливые военачальники.
Как же осмыслялись в идеологии и культуре начала XIX века все эти события? Ключевой термин здесь — «русский бог»: войну 1812 года в России воспринимали в апокалиптическом ключе, как финальную битву добра со злом, а победу — как свидетельство почти прямого вмешательства Бога в людские дела. Об этом писал Лермонтов в «Бородине»: «Когда б на то не божья воля, не отдали б Москвы», так же считали и современники войны. Вот что замечал по этому поводу литератор и мемуарист Филипп Вигель:
«Всюду и во всем было чувствуемо присутствиечего-то высшего и всесильного. Я почти уверен, что Александр и Кутузов Его прозрели и что даже самому Наполеону блеснул гневный лик Его».
Таким образом, «русский бог» — это христианский Бог, который вступается именно за русских, выделяя их из числа других народов. Это словосочетание в периоды войны использовалось вполне серьезно — не только записными патриотами, но и, например, Жуковским, которого никак нельзя назвать антизападником.
Кроме того, уже упомянутое «мистическое» совпадение дат — 1612 и 1812 годов — современники сочли знаком Божественного провидения; в обществе возникает идея, что история России по Божьему промыслу все время движется по одному и тому же пути. Этот путь предполагал всеобщее страдание, которое на самом деле является залогом решительной итоговой победы. Сожжение Москвы, за которое, к слову, ответственность несли не только французы, но и поджегший город московский генерал-губернатор Федор Ростопчин, интерпретировалось как очистительная жертва. Другая базовая часть идеологического сценария — иностранный заговор против России и предательство. На роль изменника в 1812 году был назначен Михаил Барклай-де-Толли, немец шотландского происхождения и главнокомандующий русской армией на первом этапе войны. Он неукоснительно придерживался разработанного им самим «скифского плана». Для современников все было очевидно: Барклай желает поражения России, он не хочет сражаться, чтобы изгнать французов. Так называемая русская партия в армии — Ермолов, Багратион и другие — желали его отставки. На смену Барклаю, как известно, был поставлен «русский» Кутузов, но важно понимать, что он в целом следовал плану Барклая: не стал оборонять Москву любой ценой и отступил к Калуге.
В военной сфере концепция единства нации отражается в идеологии партизанской войны: в момент исключительной опасности дворяне и крестьяне способны найти общий язык и в едином порыве объединиться для общего дела. Это не совсем так: когда дворяне побежали из Москвы, русские крестьяне из окрестных деревень грабили столицу не меньше французов. А партизанские отряды были частью армейских подразделений, то есть стратегического плана борьбы с французами, а не результатом стихийного восстания народа, как полагал Толстой в «Войне и мире».
Русская литература того времени тоже активно интерпретирует войну, и главной фигурой здесь оказывается Василий Жуковский. Война 1812 года становится ключевым временем для формирования его репутации придворного и национального поэта. Обеспечивают этот успех два стихотворения: «Певец во стане русских воинов», написанное в 1812 году в Тарутинском лагере, и «Послание императору Александру» 1814 года. Популярность этих текстов основана на радикальном эксперименте с жанром: Жуковский отказывается от торжественного языка оды в пользу интонации элегии. Тема войны у него становится связана с размышлениями о дружбе, о любви, о возможной ранней смерти.
Ах! мысль о той, кто все для нас,
Нам спутник неизменный;
Везде знакомый слышим глас,
Зрим образ незабвенный!
Она на бранных знаменах,
Она в пылу сраженья;
И в шуме стана и в мечтах
Веселых сновиденья.
Отведай, враг, исторгнуть щит,
Рукою данный милой;
Святой обет на нем горит:
Твоя и за могилой!
Война и история переносятся во внутренний мир образованного человека, становятся важнейшим предметом самых интимных переживаний.
Кроме того, Жуковский, будущий воспитатель Александра II, очень хорошо угадал настроение Александра I: в его послании императору сформулирована идея, что благодаря ужасным жертвам Божественное провидение ведет Россию к победе. «Обет наш… всё в жертву за царя» — эти строки заставляют вспомнить о более поздней «Жизни за царя» Глинки, главной русской патриотической опере на сусанинский сюжет, либретто для которой помогал сочинять Жуковский.
Наконец, уникальная трансформация произошла в русской культуре с образом главного врага — Наполеона Бонапарта. Его репутация в России была непростой: повальное увлечение сильной и яркой личностью Наполеона сменилось ненавистью, Бонапарт становился то Антихристом, то (после Тильзитского мира с Францией 1807 года) лучшим другом русского царя. После неудачного возвращения с Эльбы образ Наполеона снова приобретает положительные черты и трактуется в трагически-романтическом ключе: павший герой, бывший властитель мира, становится символом переменчивого характера человеческой судьбы, бренности бытия. Этой теме посвящено, например, «классическое» стихотворение Лермонтова «Наполеон» («Где бьет волна о брег высокой…»):
Ему, погибельно войною принужденный,
Почти весь свет кричал: ура!
При визге бурного ядра
Уже он был готов — но… воин дерзновенный!..
Творец смешал неколебимый ум,
Ты побежден московскими стенами…
Бежал!.. и скрыл за дальними морями
Следы печальные твоих высоких дум.
За войной 1812 года последовал заграничный поход 1814–1815 годов. Когда Наполеон покидает пределы Российской империи, возникает и тут же реализуется мысль, что на этом нельзя останавливаться, нужно идти на Париж, чтобы лишить его возможности полностью восстановить свои силы. Русская армия вместе с прусской и австрийской переходит в контрнаступление, а Наполеон бежит в Париж и набирает новое войско. Следует целая серия сражений, самое известное из которых — лейпцигская Битва народов в октябре 1813 года, где французам противостояли союзнические армии России, Пруссии и Австрии. Режим Наполеона пал, сам он арестован, во Франции к власти возвращается династия Бурбонов и устанавливается новый европейский порядок.
Этот порядок связан со Священным союзом европейских государей, созданным в 1815 году на Венском конгрессе. Идеологический смысл Священного союза был напрямую связан с религиозно-мистическими идеями Александра. Русский император оказался охвачен идеей приближающегося конца света, и христианскую Европу предстояло спасать, скрепив единство народов через духовный союз их властителей. По мнению Александра, надлежало преодолеть противоречия между разными христианскими конфессиями за счет утопической идеи «братства» между монархами. Прусский король и австрийский император не выказали большого энтузиазма от инициативы Александра, однако вынуждены были поддержать его по политическим соображениям. Конкретный смысл союза состоял в том, чтобы стороны координировались в случае возникновения новых конфликтов — например, поддерживали друг друга в случае национальных революций (как и случилось в первой половине 1820-х годов, например, в Греции). В этот уникальный исторический период Россия становится неотъемлемой частью Европы, доминирует в регионе — именно Александр I, героизированный победитель Наполеона, диктовал условия новой европейской политики.
Что же случилось после 1815 года? Русские офицеры вместе с армией прошли по всей Европе и неожиданно обнаружили, что побежденные французы живут лучше победителей: у них больше политических прав, они имеют возможность участвовать в управлении страной, в западных государствах нет крепостного права и существует сильный средний класс. После окончания войны Александр до поры до времени колеблется в выборе нового политического курса. С одной стороны, он увлекается консервативными идеями мистического объединения европейских народов. С другой, думает о масштабных преобразованиях: дарует конституцию Польше и заказывает черновик уставной грамоты Российской империи, своего рода российской протоконституции. Однако в 1821 году император делает окончательный выбор в пользу отказа от реформ.
Русское общество сплотилось на поле битвы, однако это не гарантировало ему осязаемых преимуществ в мирной жизни — политическое представительство введено не было, крестьяне так и оставались в крепостной зависимости, иными словами — в рабстве. И в этот момент в среде образованной элиты и, прежде всего, в армии радикализируются оппозиционные настроения — возникает противоречие между сложившимися после войны ожиданиями и бездействием правительства. 14 декабря 1825 года противоречие разрешится силой — выстрелами картечью на Сенатской площади.
Предыдущая лекцияСтановление русской живописи: портрет XVIII века
Следующая лекцияФранцузское влияние: Просвещение и вольнодумство
Модули
От Николая I до Николая II
1825–1894
Интеллигенция между властью и народом
Куратор: Михаил Велижев
Серебряный век
1894–1917
Предчувствие катастрофы
Куратор: Олег Лекманов
Между революцией и войной
1917–1941
Культура и советская идеология
Куратор: Илья Венявкин
От войны до распада СССР
1941–1991
Оттепель, застой и перестройка
Куратор: Мария Майофис
Комментариев нет:
Отправить комментарий