Евгений Замятин. "Мы": цитаты из книги

Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни -- вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие -- внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, -- самая трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это автор трагедии -- Бог -- должен еще щедрее вознаградить их. А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех непокорных -- разве Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки -- поймите это, все-таки этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека.

Древние знали, что там их величайший, скучающий скептик – Бог. Мы знаем, что там хрустально синее, голое, непристойное ничто.

Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:
- Туман... Очень.
- Ты любишь туман?
Это древнее, давно забытое "ты", "ты" властелина к рабу - вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это - тоже нужно, тоже хорошо.
- Да, хорошо...- вслух сказал я себе. И потом ей: - О ненавижу туман. Я боюсь тумана.
- Значит - любишь. Боишься - потому что это сильнее тебя, ненавидишь - потому что боишься, любишь - потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить  непокорное.

Вы только вдумайтесь. Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах.

Секундная скорость языка всегда должна быть немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.

– Плохо ваше дело! По видимому, у вас образовалась душа.
Душа? Это странное, древнее, давно забытое слово. Мы говорили иногда «душа в душу», «равнодушно», «душегуб», но душа – –
– Это… очень опасно, – пролепетал я.
– Неизлечимо, – отрезали ножницы.

Секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.

Боишься -- потому, что это сильнее тебя, ненавидишь - потому что боишься, любишь -- потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное.

...Потому что я знаю (пусть это кощунство, но это так): праздник только с нею, только тогда, если она будет рядом, плечом к плечу. А без нее завтрашнее солнце будет только кружочком из жести, и небо - выкрашенная синим жесть, и сам я.

Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми.

Минута неловкого асимметричного молчания.

Единственное средство избавить человека от преступлений – это избавить его от свободы.

Дети – единственно смелые философы. И смелые философы – непременно дети. Именно так, как дети, всегда и надо: а что дальше?

Все женщины - губы.

смех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство.

Вчерашний день был для меня той самой бумагой, через которую химики фильтруют свои растворы: все взвешенные частицы, все лишнее остается на этой бумаге. И утром я спустился вниз начисто отдистиллированный, прозрачный.

...блаженство и зависть — это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем.

Вообще эта милая О... как бы сказать...у ней неправильно рассчитана скорость языка, секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.

Тем двум в раю — был предоставлен выбор: или счастье без свободы — или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу — и что же: понятно — потом века тосковали об оковах. Об оковах — понимаете, — вот о чем мировая скорбь.

Я чувствую себя. Но ведь чувствуют себя, сознают свою индивидуальность – только засоренный глаз, нарывающий палец, больной зуб: здоровый глаз, палец, зуб – их будто и нет. Разве не ясно, что личное сознание – это только болезнь?

Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы.

Отчего же ты думаешь, что глупость – это нехорошо? Если бы человеческую глупость холили и воспитывали веками так же, как ум, может быть из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное.

Вы совершенно неспособны мыслить абстрактно. Извините меня, но это просто тупость.

Самое мучительное - это заронить в человека сомнение в том, что он - реальность.

Она в раскрытой чашечке кресла - как пчела: в ней жало и мед.

Дети -- единственно смелые философы. И смелые философы -- непременно дети

Две чашки весов: на одной – грамм, на другой – тонна, на одной – «я», на другой – «Мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…

- Ненавижу туман. Я боюсь тумана.
- Значит – любишь. Боишься – потому, что это сильнее тебя, ненавидишь – потому что боишься, любишь – потому что не можешь покорить это себе. Ведь можно любить только непокорное.

Вечно влюбленные дважды два, Вечно слитые в страстном четыре, Самые страстные любовники в мире – Неотрывающиеся дважды два...

В натуральном виде счастье всегда выглядит убого рядом с цветистыми прикрасами несчастья. И разумеется, стабильность куда менее колоритна, чем нестабильность. А удовлетворенность совершенно лишена романтики сражений со злым роком, нет здесь красочной борьбы с соблазном, нет ореола гибельных сомнений и страстей. Счастье лишено грандиозных эффектов.

Если через «Л» обозначим любовь,, а через «С» смерть, то Л=f(C)