- — Расскажите, кто главные герои этого рассказа.
- — Как вы думаете, почему автор не дает ни имен своим персонажам, ни их портретных описаний?
- — Как описывает свою влюбленность главный герой рассказа И. Бунина «Кавказ».
- — Как пейзаж отражает настроение героев рассказа? Соотнесите состояние природы и пейзаж с внутренним миром персонажей рассказа.
- — Кого боится герой рассказа? И почему?
- — Как вы думаете, откуда вдруг возникла мечта героев уехать на Кавказ? Почему именно Кавказ, а не Крым?
- — Похожи ли томления влюбленного мужчины на поведение романтического героя? Почему? Обоснуйте свой ответ.
- — Собирается ли главный герой что-то кардинально решать в своей жизни и в жизни своей возлюбленной? Почему вы так думаете?
- — Похож ли бунинский герой на Алехина из рассказа А. П. Чехова «О любви»? Почему?
- — Похожа ли героиня рассказа «Кавказ» на Анну Алексеевну? Обоснуйте свой ответ.
- — Что вы можете рассказать о муже главной героини? Почему и ему автор не дает имени?
- — Так ли он был жесток, как о нем говорит жена? Обоснуйте свой ответ.
- — Значит, у мужа героини рассказа были причины для того, чтобы следить за своей женой? Или муж так в ней не уверен?
- — Опишите жизнь героев на Кавказе.
- — От чьего имени ведется все повествование? Как вы думаете, почему?
- — На чем постоянно делает акцент герой-рассказчик?
- — Как вы думаете, почему такой сухой, четкий и лаконичный конец рассказа Бунина «Кавказ»? Почему нет никаких авторских выводов и комментариев?
- — Объясните, почему автор ничего не говорит о дальнейшей судьбе двух влюбленных героев? Домыслите продолжение их жизни.
- — Что говорят о любви герои рассказов Чехова и Бунина? Процитируйте.
- — Что вы можете сказать любви, прочитав рассказы Бунина и Чехова?
КАВКАЗ
Приехав в Москву, я
воровски остановился в незаметных номерах в переулке возле Арбата и жил
томительно, затворником — от свидания до свидания с нею. Была она у меня за эти
дни всего три раза и каждый раз входила поспешно со словами:
— Я только на одну
минуту...
Она была бледна
прекрасной бледностью любящей взволнованной женщины, голос у нее срывался, и
то, как она, бросив куда попало зонтик, спешила поднять вуальку и обнять меня,
потрясало меня жалостью и восторгом.
— Мне кажется, — говорила
она, — что он что-то подозревает, что он даже знает что-то, — может быть,
прочитал какое-нибудь ваше письмо, подобрал ключ к моему столу... Я думаю, что
он на все способен при его жестоком, самолюбивом характере. Раз он мне прямо
сказал: «Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь, честь мужа и
офицера!» Теперь он почему-то следит буквально за каждым моим шагом, и, чтобы
наш план удался, я должна быть страшно осторожна. Он уже согласен отпустить
меня, так внушила я ему, что умру, если не увижу юга, моря, но, ради бога,
будьте терпеливы!
План наш был дерзок:
уехать в одном и том же поезде на кавказское побережье и прожить там в
каком-нибудь совсем диком месте три-четыре недели. Я знал это побережье, жил
когда-то некоторое время возле Сочи, — молодой, одинокий, — на всю жизнь
запомнил те осенние вечера среди черных кипарисов, у холодных серых волн... И
она бледнела, когда я говорил: «А теперь я там буду с тобой, в горных джунглях,
у тропического моря...» В осуществление нашего плана мы не верили до последней
минуты — слишком великим счастьем казалось нам это.
________
В Москве шли холодные
дожди, похоже было на то, что лето уже прошло и не вернется, было грязно,
сумрачно, улицы мокро и черно блестели раскрытыми зонтами прохожих и поднятыми,
дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. И был темный, отвратительный
вечер, когда я ехал на вокзал, все внутри у меня замирало от тревоги и холода.
По вокзалу и по платформе я пробежал бегом, надвинув на глаза шляпу и уткнув
лицо в воротник пальто.
В маленьком купе первого
класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше. Я немедля опустил
оконную занавеску и, как только носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый
фартук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть приоткрыл
занавеску и замер, не сводя глаз с разнообразной толпы, взад и вперед сновавшей
с вещами вдоль вагона в темном свете вокзальных фонарей. Мы условились, что я
приеду на вокзал как можно раньше, а она как можно позже, чтобы мне как-нибудь
не столкнуться с ней и с ним на платформе. Теперь им уже пора было быть. Я
смотрел все напряженнее — их все не было. Ударил второй звонок — я похолодел от
страха: опоздала или он в последнюю минуту вдруг не пустил ее! Но тотчас вслед
за тем был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью и
рукой в замшевой перчатке, которой он, широко шагая, держал ее под руку. Я
отшатнулся от окна, упал в угол дивана, рядом был вагон второго класса — я
мысленно видел, как он хозяйственно вошел в него вместе с нею, оглянулся, —
хорошо ли устроил ее носильщик, — и снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней,
крестя ее... Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг в
оцепенение... Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на
всех парах... Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я
ледяной рукой сунул десятирублевую бумажку...
________
Войдя, она даже не
поцеловала меня, только жалостно улыбнулась, садясь на диван и снимая, отцепляя
от волос шляпку.
— Я совсем не могла
обедать, — сказала она. — Я думала, что не выдержу эту страшную роль до конца.
И ужасно хочу пить. Дай мне нарзану, — сказала она в первый раз говоря мне
«ты». — Я убеждена, что он поедет вслед за мною. Я дала ему два адреса,
Геленджик и Гагры. Ну вот, он и будет дня через три-четыре в Геленджике... Но бог
с ним, лучше смерть, чем эти муки...
________
Утром, когда я вышел
в коридор, в нем было солнечно, душно, из уборных пахло мылом, одеколоном и
всем, чем пахнет людный вагон утром. За мутными от пыли и нагретыми окнами шла
ровная выжженная степь, видны были пыльные широкие дороги, арбы, влекомые
волами, мелькали железнодорожные будки с канареечными кругами подсолнечников и
алыми мальвами в палисадниках... Дальше пошел безграничный простор нагих равнин
с курганами и могильниками, нестерпимое сухое солнце, небо подобное пыльной
туче, потом призраки первых гор на горизонте...
Из Геленджика и Гагр
она послала ему по открытке, написала, что еще не знает, где останется.Потом мы
спустились вдоль берега к югу.
_________
Мы нашли место
первобытное, заросшее чинаровыми лесами, цветущими кустарниками, красным
деревом, магнолиями, гранатами, среди которых поднимались веерные пальмы,
чернели кипарисы...
Я просыпался рано и,
пока она спала, до чая, который мы пили часов в семь, шел по холмам в лесные
чащи. Горячее солнце было уже сильно, чисто и радостно. В лесах лазурно
светился, расходился и таял душистый туман, за дальними лесистыми вершинами
сияла предвечная белизна снежных гор... Назад я проходил по знойному и
пахнущему из труб горящим кизяком базару нашей деревни: там кипела торговля, было
тесно от народа, от верховых лошадей и осликов, — по утрам съезжалось туда на
базар множество разноплеменных горцев, — плавно ходили черкешенки в черных
длинных до земли одеждах, в красных чувяках, с закутанными во что-то черное
головами, с быстрыми птичьими взглядами, мелькавшими порой из этой траурной
запутанности.
Потом мы уходили на
берег, всегда совсем пустой, купались и лежали на солнце до самого завтрака.
После завтрака — все жаренная на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты — в
знойном сумраке нашей хижины под черепичной крышей тянулись через сквозные
ставни горячие, веселые полосы света.
Когда жар спадал и мы
открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов, стоявших на скате
под нами, имела цвет фиалки и лежала так ровно, мирно, что, казалось, никогда
не будет конца этому покою, этой красоте.
На закате часто
громоздились за морем удивительные облака; они пылали так великолепно, что она
порой ложилась на тахту, закрывала лицо газовым шарфом и плакала: еще две, три
недели — и опять Москва!
Ночи были теплы и
непроглядны, в черной тьме плыли, мерцали, светили топазовым светом огненные
мухи, стеклянными колокольчиками звенели древесные лягушки. Когда глаз привыкал
к темноте, выступали вверху звезды и гребни гор, над деревней вырисовывались деревья,
которых мы не замечали днем. И всю ночь слышался оттуда, из духана, глухой стук
в барабан и горловой, заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто все
одной и той же бесконечной песни.
Недалеко от нас, в
прибрежном овраге, спускавшемся из лесу к морю, быстро прыгала по каменистому
ложу мелкая, прозрачная речка. Как чудесно дробился, кипел ее блеск в тот
таинственный час, когда из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо,
пристально смотрела поздняя луна!
Иногда по ночам
надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной гробовой черноте
лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались в
небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали
орлята, ревел барс, тявкали чекалки... Раз к нашему освещенному окну сбежалась
целая стая их, — они всегда сбегаются в такие ночи к жилью, — мы открыли окно и
смотрели на них сверху, а они стояли под блестящим ливнем и тявкали, просились
к нам... Она радостно плакала, глядя на них.
_______
Он
искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи, он
купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель,
позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского,
пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег
на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.
12
ноября 1937
Комментариев нет:
Отправить комментарий