Вольфганг Херрндорф Гуд бай, Берлин! Глава 1

Вольфганг Херрндорф

Гуд бай, Берлин!

Роман о взрослении и роад-муви одновременно. В начале летних каникул двое подростков-аутсайдеров отправляются в поездку на старой «Ниве» по берлинским окрестностям. Они попадают в крошечные деревушки, встречают разных, слегка «чокнутых», но удивительно добрых людей, купаются в озере с ледяной водой, взбираются на высоченную гору и колесят по пшеничным полям. Одно из главных открытий, которое удается им сделать во время путешествия, это то, что люди вокруг вовсе не такие плохие, как говорят.

Вольфганг Херрндорф WOLFGANG HERRNDORF Гуд бай, Берлин! Тschick                                            перевела с немецкого Александра Горбова

Информация от издательства

Литературно-художественное электронное издание

Серия «Недетские книжки»

Для старшего школьного возраста

В соответствии с Федеральным законом № 436 от 29 декабря 2010 года маркируется знаком 16+

Роман о взрослении и роад-муви одновременно. В начале летних каникул двое подростков-аутсайдеров отправляются в поездку на старой «Ниве» по берлинским окрестностям. Они попадают в крошечные деревушки, встречают разных, слегка «чокнутых», но удивительно добрых людей, купаются в озере с ледяной водой, взбираются на высоченную гору и колесят по пшеничным полям. Одно из главных открытий, которое удается им сделать во время путешествия, это то, что люди вокруг вовсе не такие плохие, как говорят.

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

Copyright © Copyright © 2010 Rowohlt Berlin Verlag GmbH, Berlin, Germany

© Горбова Александра, перевод, 2014

© Екатерина Рондель, обложка, 2015

ISBN 978-5-91759-420-0

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «Самокат», 2015

Дон Уинер: Я просто дала сдачи…
Миссис Уинер: А кто тебе сказал, что нужно давать сдачи?

Тодд Солондз. Добро пожаловать в кукольный дом

1

Первое, что я почувствовал — запах крови и кофе. Все просто: кофемашина стоит на столе напротив, а кровь — у меня в ботинках. Сказать по правде, там не только кровь. Когда старший сказал «с четырнадцати», я обмочился. До того момента я все время криво сидел на высоком табурете и не двигался. Голова у меня кружилась. Но я старался сидеть с таким видом, какой должен быть у Чика, когда ему скажут «с четырнадцати», а потом обоссался от страха. Майк Клингенберг, герой. Причем я даже не понимаю, с чего теперь-то волноваться — с самого начала ясно было, что все закончится именно так.

Кстати, а где вообще Чик? Последний раз я видел его еще на трассе, когда он, прыгая на одной ноге, пытался улепетнуть в кусты. Но что-то мне подсказывает, что его тоже поймали. На одной ноге особо далеко не убежишь. Спрашивать о нем у полицейских, конечно, нельзя. Ведь они же могли его и не заметить, а если так, то о нем вообще не нужно упоминать. И я им точно ничего не скажу. Пусть хоть пытают меня. Хотя, кажется, в Германии полицейским нельзя никого пытать. Это можно только тем копам, которых по телику показывают. Ну, или где-нибудь в Турции.

Но сидеть в отделении дорожной полиции, обоссавшись и в крови, и отвечать на всякие вопросы о родителях тоже, в общем, не очень прикольно. Тут, может, пытки пришлись бы даже кстати — по крайней мере, было бы о чем психовать.

— Главное — держать рот на замке, — сказал Чик, и я с ним абсолютно согласен. Особенно сейчас, когда уже все равно, да и мне на все плевать. Ну, почти на все. На Татьяну Козик мне, конечно, не плевать. Хотя я довольно долго вообще о ней не вспоминал. Но теперь, когда я сижу на этой дурацкой табуретке, за окном шумит трасса, а старший полицейский уже пять минут ковыряется с кофемашиной — наливает воду и снова сливает, тычет в кнопку и заглядывает снизу, хотя даже идиоту ясно, что просто удлинитель не воткнут в розетку, — теперь я снова думаю о Татьяне. Ведь по большому счету я бы не сидел сейчас здесь, если б ее не было на свете. Хотя ко всей этой фигне она никакого отношения не имеет. Вам не понятно, что я имею в виду? Это, конечно, жаль. Ладно, попробую объяснить еще разок, попозже. Фишка в том, что Татьяна во всей этой истории вообще ни разу не появляется. Самая красивая девчонка на свете ни разу не появляется в этой истории. Но пока мы путешествовали, я все время представлял себе, что она нас видит. Видит нас в пшеничном поле. Видит, как мы стоим на мусорной куче с букетом шлангов в руках, как последние идиоты… Я все время представлял себе, что Татьяна стоит у нас за спиной, видит то же, что и мы, и радуется вместе с нами. А теперь я просто счастлив, что только воображал это.

Полицейский вытягивает из коробки зеленый бумажный платок и дает мне. Зачем это? Пол вытирать? Полицейский подносит два пальца к носу и смотрит на меня. Вот оно что! Высморкаться! Я сморкаюсь. Он дружелюбно улыбается мне. Ясно, про пытки можно забыть. А куда теперь девать платок? Разглядываю пол в поисках мусорки. На полу — серый линолеум, такой же, как у нас в коридорах около спортзала. Даже пахнет чуть-чуть похоже — мочой, потом и линолеумом. Волков, наш физрук, легко трусит по этим коридорам. Старику лет семьдесят, но он мощно натренирован: «Вперед, пацаны! Живей, живей!» Слышны его чмокающие шажки, потом хихиканье в девчоночьей раздевалке — Волков заглядывает туда. Я вижу высокие окна, скамейки, обручи и маты, на которых мы никогда не занимаемся. Вижу, как в зал через боковую дверь выходят Натали, Лена и Кимберли. Вижу Татьяну в зеленом спортивном костюме. Ее тусклое отражение в полу зала, блестящие штаны (теперь такие у всех девчонок) и спортивную кофту. В последнее время половина девчонок ходят на физру в толстых шерстяных свитерах, и по крайней мере у трех — освобождение. Берлин, гимназия св. Хагесиуса, восьмой класс.

— Я думал, с пятнадцати… — говорю я.

Полицейский качает головой.

— Не, с четырнадцати. С четырнадцати. Хорст, что у нас там с кофе?

— Кофемашина сломалась, — отвечает Хорст.

Я хочу поговорить со своим адвокатом. Вот что мне, наверно, следовало бы сказать. В такой ситуации это самая правильная фраза, об этом все знают из фильмов по телику. Но сказать «я хочу поговорить со своим адвокатом» не так-то просто: эти двое наверняка обхохочутся. Штука вот в чем: я понятия не имею, что означают эти слова. Если я скажу, что хочу поговорить со своим адвокатом, а они спросят: «С кем тебе нужно поговорить? С твоим адвокатом?» — что я им отвечу? Я в жизни ни одного адвоката не видел и не знаю, зачем он мне нужен. Я даже не в курсе, адвокат и защитник — одно и то же или нет? Или прокурор… Думаю, это кто-то вроде судьи, только он на моей стороне и понимает в законах больше, чем я. Хотя больше меня в законах понимает практически кто угодно. Любой полицейский уж точно… Так что с кем-нибудь из них я мог бы посоветоваться. Но если я спрошу у младшего, не может ли мне пригодиться сейчас кто-нибудь вроде адвоката, он тут же повернется к своему товарищу и закричит:

— Эй, Хорст! Хорсти! Иди-ка сюда! Наш герой интересуется, не нужен ли ему адвокат. Ты посмотри на него! Залил нам кровью весь пол, обоссался по-чемпионски, а теперь хочет поговорить со своим адвокатом!

Ха-ха-ха. Тут они, конечно, от хохота просто лягут. А мне, кажется, и так достаточно фигово, чтоб еще больше выставлять себя на посмешище. Что случилось, то случилось, и больше пока ничего не предвидится. Тут адвокат уже ничего не изменит. Ведь то, что мы наломали дров — факт, и надо быть ненормальным, чтобы пытаться это оспорить. Что тут можно сказать? Что я всю неделю провел дома и загорал у бассейна, спросите нашу домработницу? Что свиные туши сами собой дождем посыпались прямо с неба? Делать больше особо нечего. Можно разве что еще помолиться лицом к Мекке и обосраться, — других вариантов я не вижу.

Младший (вообще-то он довольно симпатичный) качает головой и повторяет:

— Нет, не с пятнадцати, это ерунда. К уголовной ответственности привлекают с четырнадцати лет.

Наверное, тут я должен бы почувствовать угрызения совести, раскаяние и всякое такое, но, честно говоря, я вообще ничего не чувствую. Только голова ужасно кружится. Пытаюсь почесать щеку. Но там, где раньше была щека, теперь ничего нет. Фиолетовая пленочка слизи приклеилась к руке.

— Это не моя кровь, — сказал я полицейским, когда меня спрашивали. Там на дороге была куча другой крови и слизи, о которых можно было побеспокоиться, и я действительно думал, что это не моя кровь. Но если это не моя кровь, то где же моя щека, интересно знать?

Поднимаю штанину и смотрю, что под ней. После этого у меня ровно секунда, чтобы удивиться. «Если б я увидел это в кино, меня бы стошнило», — думаю я, — и меня действительно начинает мутить, прямо в отделении дорожной полиции, что в некоторой степени даже успокаивает. Еще какую-то долю секунды я вижу, как мое отражение в линолеуме приближается ко мне, потом слышу грохот и отрубаюсь.