Великолепный анализ баллады Жуковского "Кубок" из книги Эткинда"Проза о стихах"
В 1831 году В.А.Жуковский перевел балладу Ф.Шиллера
"Кубок" ("Der Taucher", 1798), которая с тех пор стала
любимым чтением романтически настроенных подростков. Сюжет ее такой: царь
бросает в клокочущее море золотой кубок и призывает рыцарей найти его в пучине;
наградой смельчаку будет кубок. Юный паж кидается в волны; когда уже никто не
верит в его спасение, он выплывает, а затем повествует царю о неведомых
глубинах, откуда еще не возвращался никто. Увлеченный рассказом, царь вторично
посылает юношу в морскую стихию, суля ему алмазный перстень. За пажа вступается
царевна, тогда царь обещает смельчаку еще и руку дочери. Паж безоглядно
бросается в бездну - и на этот раз гибнет.
Мальчик лет десяти-двенадцати читает "Кубок" затаив дыхание.
Его покоряет и бесстрашие пажа, который в ответ на призыв царя выступил вперед
"смиренно и дерзко"; и фантастические ужасы морского дна, о которых с
таким красноречием рассказывает юноша:
И смутно все было внизу подо мной
В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.
Я видел, как в черной пучине кипят,
В громадный свивался клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
И ужас морей - однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
Подросток восхищается царевной, которая, краснея, заступилась за
пажа, а затем в удвоенной степени - пажом, который, теперь уже во имя любви,
"неописанной радостью полный, / На жизнь и погибель... кинулся в
волны".
Чудесная романтическая сказка, поэтичнейшая легенда об отваге и
красоте духа, о любви и гибели...
Проходит несколько лет; юноша перечитывает "Кубок".
Сказка о прекрасной царевне отступает на задний план, теперь для него важнее
иное: противостояние природы и человека. Природа - всемогущая, стихийная,
страшная. Человек - слабый, хрупкий, обреченный. Вот природа:
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет...
Не море ль из моря извергнуться хочет?
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
А вот человек, противостоящий этой грозной и беспощадной силе:
...Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
И борется, спорит с волной...
И видят - весь берег потрясся от клича
Он левою правит, а в правой добыча.
Хрупкий юноша, такой уязвимый, такой беспомощный и бессильный, не
пал жертвой громадной и безжалостной стихии. Он живой - она бездуховна. Он
прекрасен - она уродлива: в ней двигаются "безобразные груды, / Морской
глубины несказанные чуды". Он добр - она злобна; рассказывая о подводном
царстве, юноша говорит:
И был я один с неизбежной судьбой,
От взора людей далеко;
Один меж чудовищ с любящей душой,
Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.
Пройдет еще год-другой, и читателю "Кубка" попадется
книга французского философа XVII века Блеза Паскаля "Мысли"; читая
одну из записей Паскаля, он, может быть, вернется к балладе Шиллера-Жуковского
и прочтет ее иначе, теперь уже на фоне глубоких раздумий французского
мыслителя:
"Человек всего лишь тростник, самый слабый во всей природе;
однако он тростник мыслящий. Чтобы раздавить его, нет нужды всей вселенной
ополчаться на него: убить его может струя пара, капля воды. Но если бы
вселенная раздавила его, человек все равно был бы благороднее того, что его
убивает, ибо он знает, что гибнет, и знает, какое преимущество имеет над ним
вселенная, вселенная же не знает об этом ничего".
С точки зрения философии Паскаля о тростнике баллада
"Кубок" углубляется, приобретает новые важные оттенки и смыслы.
Пройдут еще годы, и, вернувшись к балладе, мы обнаружим в ней
строфу, мимо которой до сих пор проходили, не замечая. Юноша только что
выбрался "из пропасти влажной", и вот начало его рассказа:
Да здравствует царь! Кто живет на земле,
Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле...
И смертный пред Богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.
Здесь философия иная, не паскалевская. Согласно этому учению,
сущность вещей скрыта от человека, ибо разум не в состоянии ее вместить. На дне
океана таится истина бытия, но она, истина, мудро утаена от человека. Увидев
ее, человек гибнет. Бог милостиво держит его в невежестве, и верующий
христианин не должен нарушать предписания Всевышнего: "Смертный пред Богом
смирись".
Так у Жуковского. А у Шиллера? В немецком подлиннике и похоже, и
не похоже. Вот дословный перевод: "Да здравствует король! Пусть ликует
всякий, кто живет в розовом свете. А там внизу - страшно..."
До сих пор Жуковский в точности следовал за Шиллером. А дальше?
"...Там внизу - страшно. И пусть человек не искушает богов, и
пусть он никогда не стремится узнать то, что они милосердно укрывают мраком и
ужасом".
Не христианский Бог, а языческие боги. Не "смертный, смирись",
а "пусть человек не искушает богов". Шиллеру чужда идея христианского
смирения, его философия не религиозная, а кантианская: Иммануил Кант утверждал,
что разум человека не может постичь "вещь в себе", не в силах проникнуть
в суть мира.
От романтической сказки об отваге и несчастной любви мы поднялись
до сложной философии, даже до двух разных философий: агностицизм Канта-Шиллера
и христианское смирение В.А.Жуковского.
А ведь мы говорим все об одной балладе, казалось бы простой,
предназначенной для юношеского чтения. Какая лее в ней обнаружилась глубина!
Бездна пространства
"В каждом слове бездна пространства; каждое слово необъятно,
как поэт",- писал о пушкинском слове Гоголь.
Понять это образное, но и в высшей степени точное определение
значит понять главную особенность поэтической речи, в которой слово не просто
знак понятия или вещи, не просто некий условный сигнал, а средоточие мыслей и
чувств поэта, носитель и хранитель национальной истории, точка пересечения
разнообразных ассоциаций, сгусток образно-значимой звуковой материи, нота в
движении словесно-музыкальных мелодий... "Бездна пространства": в
пушкинском стихе слово значит бесконечно больше, чем в словаре, оно в самом деле
"необъятно, как поэт".
Комментариев нет:
Отправить комментарий